Только на всякий случай, для конспирации, чтобы и бабка сводней не выглядела, и дочка чтобы, если не дай бог что, от мамки не пострадала, нужно на бабку вроде как напасть и внучку вроде как обманом взять…

Ну, а дальше… Единственный сложный и не до конца понятный момент – разборка с бабкой. Возможен вариант, что она, дождавшись волка, кстати, обычная во Франции фамилия, уходит из дому… Или он ее все-таки слегка связывает… Лично я склоняюсь ко второй версии, хотя первая дает большую свободу в отношении вызова лесорубов…

Бабка прибегает: помогите, насилуют, – лесорубы честно прибегают разбираться и потом, если дело доходит до суда, честно дают показания…

Если же бабка связана, то заранее предупрежденные лесорубы отсчитывают заранее уговоренное время после входа Красной Шапочки в дом, подбегают к двери, дергают (обратите внимание) за веревочку, дверь сама собой открывается, и они фиксируют ситуацию, когда Красная Шапочка переходит от вопроса про большие зубы к вопросу, извините за двусмысленность, о таком большом хвосте.

Пацан вынужден или жениться на жертве насилия, или откупается от нее, предоставляя приданое бедной девочке.

А виноват, естественно, парень, жестокий насильник и злой волк. И даже знаменитый французский писатель, честно описавший ситуацию, оказывается обманутым совершенно очевидным, на первый взгляд, положением вещей.

А вы говорите – Юнг!

Старый Кросби умирал.

Если бы он умирал дома, в Ирландии, в старом, иссеченном ветрами каменном доме на берегу гавани, то баньши клана Мак-Кроссан знала бы, как достойно проводить его в последний путь. Она бродила бы по холмам и долинам и выла от горя так пронзительно, что ее вопли слышны были бы даже на кораблях, стоящих далеко на рейде, и моряки крестились бы поспешно, тревожно вглядываясь в густой туман.

Но Кросби умирал в море, на небольшой шхуне, шедшей от Зеленой Земли предков в Новый Свет. Умирал среди таких же, как он, бедолаг, гонимых из пораженной многолетним неурожаем и эпидемиями страны на поиски лучшей жизни, – крестьян из долин, рыбаков из прибрежных деревень, обнищавших городских ремесленников… И баньши не могла соблюсти старый обычай и оплакать его как подобает – среди священных деревьев, мешая слезы с вечным ирландским дождем и хороня их в терновых зарослях. Все, что она могла – сидеть невидимкой у его ложа и покрасневшими от плача глазами следить, как уходит жизнь из старого фермера, чьему роду она так верно служила. И поглядывать иногда на последнего представителя этого рода – испуганного худенького мальчика лет семи-восьми, единственного из одиннадцати детей Кросби, сумевшего выжить среди голода, сыпного тифа и холеры. А еще – надеяться, что мальчик успеет вырасти, жениться и наплодить детей, прежде чем его призовет к себе Смерть. Потому что баньши жива только до тех пор, пока есть на Земле хоть один человек, принадлежащий к ее клану.

– Валера, я кому сказала, руки мыть! Маша, пожалуйста, отвлекись хоть на пять минут от этой штуки и займись братом!

– Мам, ну что он, маленький, что ли? – двенадцатилетняя Маша быстро набирала эсэмэску и даже глаз не подняла.

– Да, – пробурчала сквозь зубы Ирина, пытавшаяся одновременно и уследить за котлетами и побыстрее открыть кошачьи консервы для нудно мявкавшего возле пустой миски Барсика. – Пять лет – это, к твоему сведению, еще не очень большой.

– Ну, кран-то открывать он умеет, – все так же, не поднимая головы, пожала плечами Маша. – Кота же искупал.

– Ты хочешь, чтобы он искупал его еще раз?

– Мам, да ничего я не хочу! Дай мне спокойно сообщение отправить! Чей сын, в конце концов, твой или мой?

Ирина, с трудом сдержавшись от того, чтобы шваркнуть кухонным полотенцем по столу, отправилась за Валерой сама.

Сын лежал на ковре, увлеченно рисуя что-то на планшете.

– Сына, остынет же все.

– Ага.

– Что «ага»?

Валерка поднял голову, смешно наморщил нос.

– А чего ты сейчас сказала?

Ирина вздохнула, подняла сына с пола, повлекла в ванную.

В кармане фартука меланхолично заиграл «Полонез» Огинского.

– Та! Татататата! та! татата! – громко и фальшиво подпел телефону Валерка. – Дай потом мне, я тоже хочу с бабушкой поговорить!

– Сладкий мой! – умилилась на том конце провода Надежда Андреевна. – По бабушке соскучился! Ириша, я взяла вам билеты!

– Мама, какие билеты? О чем ты?

– Ира, ну какие я могу взять билеты тебе и детям?

Москва – Дублин, разумеется! Сюда – через две недели, обратно тридцатого августа, чтобы Маша в школу не опоздала.

– Как – обратно тридцатого августа? Полтора месяца?! Меня так надолго с работы никто не отпустит!

– Значит, поменяем твой билет, вернешься раньше, – безмятежно ответила Надежда Андреевна. – А дети пусть отдыхают до сентября. Да и тебе отдохнуть не помешает. Я имею в виду – от них.

– Ма-ма! – выдохнула Ирина. – Ты бы хоть советовалась сначала! Или хотя бы предупреждала! Мы ведь можем и не успеть сделать визы за две недели!

– Ну, на тебя не угодишь, – обиженно сказала мать. – Что ни сделай, все не так. Я стараюсь, хочу как лучше, устраиваю близким приятный сюрприз, а в ответ получаю… Ладно, дай мне внука.

– Сюрприз… – проворчала Ирина, наблюдая за оживленно болтающим с бабушкой Валеркой. – Хорошенький сюрприз! Две недели… Как хочешь теперь, так и крутись.

Машина остановилась посреди дороги.

– Овцы! – восторженно заорал Валерка.

Его сестра, расслабленно слушавшая музыку на заднем сиденье, приоткрыла глаза, вынула один наушник, спросила:

– Чего?

– Овцы! Живые!

Справа и слева за окнами текла пушистая река, из которой торчали рога, моргали глаза и неслось нестройное меканье. Молодой парень в джинсах и футболке, шагавший рядом со стадом, раскланялся с бабушкой, помахал приветливо ее пассажирам. Вслед за парнем неспешно трусила большая черная собака.

Маша приподнялась, оглядела овец, пастуха, зеленые поля по обе стороны, чисто выбеленные одноэтажные коттеджи за живыми изгородями и изрекла:

– Вот деревня-то.

После чего снова заткнула уши, откинулась на спинку и начала отстукивать ногой такт неслышной другим мелодии.

Ирина в душе была с ней абсолютно согласна, но благоразумно промолчала.

– Уже почти приехали, – добродушно сообщила бабушка, поглядывая в зеркальце на внуков. – Всего два поворота осталось.

Маша зевнула.

– Кстати, Вудсы все-таки продали дом, – продолжала беседу бабушка. – Так что у нас теперь новый сосед. Очень приятный. Из Америки, но с ирландскими корнями. Он потому и купил эту развалюху, что, судя по архивам, раньше ею владела его семья. Хотя я все равно не понимаю, как он рискнул. Предки предками, но там же ремонта – ужас! Хотя он за четыре месяца уже так много сделал, вот сама посмотришь – дом просто не узнать. Очень хозяйственный мужчина. Чуть старше меня и тоже не женат. Высокий такой, спортивный, ужасно симпатичный и почти не рыжий.

– Мама, ты опять? – с подозрением спросила Ирина.

– Что? – невинно спросила Надежда Андреевна. – Ирочка, ты о чем?

Маша хихикнула.

Ирина вздохнула.

Есть вещи, которые не меняются.

Поэтому не стоит даже пытаться их изменить. Нужно просто принимать маму такой, какая она есть.

За вторым поворотом открылся вид на спуск к морю – поля шли под уклон, сочный зеленый цвет плавно перетекал в серебристую синь полукруглого залива. Слева от дороги махала крыльями ветряная мельница. Далеко на противоположном берегу качались рыбачьи лодки, за ними виднелись стоявшие сплошной стеной желтые здания, а еще дальше, у самого горизонта, – синие горы. А справа, совсем близко, смотрелись в морскую воду три белых домика с темными крышами – крайние побольше, средний поменьше.

Надежда Андреевна свернула с шоссе, подъехала к среднему.