— Послушай, голубь мой лысый, — став предельно серьезным, перебил его Стенька. — Тебе, видать, «выжималка» и мозги хорошо выкрутила. Ты сам-то подумай, что говоришь? Что ты мне принесешь через неделю-другую? Костей своих горстку?.. Вот смотри. Ну, допустим, отпустил я тебя. И куда ты сунешься? У тебя дом есть? Если твоим домом корабль летучий был, так он тю-тю, сам же ты его и грохнул. И что теперь? Куда пойдешь-то?

Плюх отчего-то твердо знал: говорить про Илону и Блямса «рабовладельцу» нельзя, равно как и спрашивать, где находится Новоромановск. Он доверял своей интуиции, которая на вступительных испытаниях в Академию была оценена в восемь баллов из десяти возможных, а она буквально вопила ему: «Даже не вздумай!» Ученые теперь тоже отпадали — где их искать? Да если бы и удалось, ничем бы они ему помочь не смогли. Их стоит обязательно найти, но потом, после выполнения главной задачи. Правда, осталась их лаборатория… И разведчик ляпнул:

— Пойду в лабораторию ученых, буду жить там.

— О! — сделал удивленный вид Стенька. — Как ты и докумекал-то до такого? Я бы не смог… — Но тут же тон «рабовладельца» сменился, став грубым и жестким. — Ты что, и впрямь считаешь, что один такой умный? В лабе теперь живут «Контактеры» и хрен кого подпускают ближе, чем на расстояние выстрела. Так что если я тебя отпущу, то ты, особенно такой, как сейчас, да еще и безоружный, протянешь самое большее до ночи. Я бы даже поспорил с тобой, только вот, опять, резону мне никакого. Поэтому выбрось из своей перекрученной лысой башки все мысли о свободе — она для тебя то же, что и смерть. И скажи спасибо мне, что приютил тебя. А теперь все, хватит лясы точить — вон, люди уже подтягиваются.

«Рабовладельцев» собралось на охоту не так уж и много — человек двадцать. У остальных, возможно, еще была еда, или же они предпочли другую «охоту» — на двуногую добычу. Собственно, Плюху было все равно — он уже не просто едва держался на ногах от боли, но находился в некоем полубреду: то видел людей и окружающую местность отчетливо, то словно сквозь мутную завесь, а порой в мозгу возникали картинки и вовсе не имеющие к действительности никакого отношения. Так в одном из семи рабов, взятых «рабовладельцами» на охоту, он вдруг узнал Илону и бросился к ней с воплем отчаянья. Но повернувшийся на крик человек оказался вовсе не Илоной, а… Шершнем.

— Тебя же убили!.. — пробормотал косморазведчик.

— Ну так что? — ответил сталкер. — Думал, теперь и должок отдавать не нужно, так-на? Пока мне спирт не вернешь, я с тебя не слезу.

Шершень и правда вскочил вдруг на плечи разведчика и запел, постукивая каблуками сапог по бокам Плюха:

— Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса!.. Потом Шершень неожиданно исчез, но сапоги продолжали стучать по ребрам:

— Эй, ты! Хорош придуриваться!

— Я не при… — начал разведчик и провалился во тьму.

Первым, что услышал Плюх, выходя из очередного забытья, был женский голос:

— Говорила же тебе, рано его еще трогать!

«Кто это, — застучало в голове у косморазведчика частыми болезненными молоточками, — Илона?..»

Он уже собрался с силами, чтобы разлепить веки, но тут женщине ответил мужчина:

— А я тебя, Зинка, не спрашивал, трогать его или нет. Вот когда спрошу…

— Поздно будет спрашивать, когда он помрет.

— А ты не каркай мне тут, голубица! Иди, вон, картошки лучше свари. Да крапивы брось для навара.

Плюх все-таки открыл глаза. Увидел сначала, как Стенькина жена вынимает из полупустого мешка три картошины, а потом, с усилием повернув голову, — и самого Стеньку, рассматривающего его печальным взглядом.

Заметив, что он очнулся, «рабовладелец» вздохнул:

— И нахрена я тебя из «выжималки» доставал? Теперь только и делаю, что на себе таскаю да кормлю задарма.

— Я же просил… отпусти… — прохрипел Плюх.

— Я тебя лучше на котлеты порублю, когда со жрачкой совсем хреново станет.

— Из меня плохие котлеты… жесткие…

— Всяко мягче, чем из «богомола».

— Из «богомола»? — напрягся косморазведчик.

— А кого ты в прошлый раз ел? Его, родимого. Плюх почувствовал спазм в желудке.

— Какого… именно?..

— Я у него имя не успел спросить, перед тем как стрельнуть. Ты, голубок, давай, дурнем-то не прикидывайся. Все равно будешь у меня и на охоту бегать, и сталкеров обирать. Два дня тебе еще даю отлежаться, не считая этого. Два, слышал? Не больше. Если не оклемаешься, Карасю отдам. Он банку тушенки и флягу спирта за тебя предлагал. У него рабов двое, вот он тебя им и скормит.

Когда мужчина задул лучину, и они с Зинкой поднялись наверх, Плюху стало немного полегче. Нет, тело по-прежнему болело внутри и снаружи, но темнота и одиночество принесли некоторое умиротворение.

«Два дня — это хорошо, — подумал Плюх. — Это много, целая вечность». Он был уверен, что за такой срок не сможет подняться и пойти на охоту. Он не являлся медиком, но чувствовал, что его внутренние повреждения не настолько безобидны, чтобы пройти за два дня, да еще без лечения. Плюс к этому сломаны несколько ребер, которые тоже за столь короткое время не срастутся. Так что если Стенька не шутил насчет Карася, через пару суток он станет кормом для незнакомых людей.

На «ужин» — или что это было: завтрак, обед? — Стенька вновь принес кость с ошметками мяса и затхлую, пахнувшую болотом воду.

— «Богомол»? — спросил Плюх.

— Нет, седло молодого барашка, — съязвил «рабовладелец» и прикрикнул: — Жри, что дают, голубь лысый!

Но как ни голоден был косморазведчик, мясо «богомола» он есть не стал. Конечно же, он понимал, что это наверняка не Блямс, но помня о том, что дикие «богомолы» это тоже разумные существа, пусть и в самом начале своего развития, употреблять их в пищу он считал почти каннибализмом. Чтобы лишний раз не сердить Стеньку, он содрал с кости мясные волокна и закопал их в земляной пол. Вот только сытости это не прибавило, и теперь Плюх уже не сомневался, что через два дня не только не поправится, а и вовсе не сможет подняться на ноги.

То, что уже ночь, он понял по наступившей наверху тишине. Затем ритмично заскрипел топчан, до слуха донеслось уханье Стеньки и Зинкино приглушенное постанывание. Плюх зажал уши ладонями и попытался заснуть. Однако сон не шел, а потом разведчик вдруг почувствовал, как что-то коснулось его плеча. «Неужто крыса?» — дернулся Плюх, пытаясь отползти в сторону. При этом он невольно открыл уши и услышал встревоженный шепот:

— Тихо, тихо, это я, Зинка!

— Зинка?.. — вытаращил глаза косморазведчик, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте.

— Я тебе картохи принесла толченой. Мало, правда, но что осталось. Только ты быстрей ешь, а то Стенька может проснуться.

Плюх почувствовал, как ему в пальцы толкнулся край миски. Дважды просить его не пришлось — разведчик за два раза выгреб из посудины холодный мятый картофель и проглотил, почти не чувствуя вкуса.

— А еще, — забрав миску прошептала Зинка, — я тебе травок заварила. Выпей все. Будет горько, но ты терпи, это нутру твоему поможет. Завтра, если получится, еще принесу.

В ладонь сунулась кружка. Плюх сделал осторожный глоток и едва не выплюнул — такой гадостью оказалось содержимое! Но, вспомнив предупреждение женщины, он все-таки влил в себя целебный отвар и, вернув Зинке посудину, поблагодарил ее. А потом спросил:

— Зачем ты мне помогаешь?

— Ты же человек, — ответила женщина. — Тебе больно и плохо, а я могу помочь.

— Но я же… раб, — скривив губы в подобии улыбки, процедил косморазведчик.

Впрочем, в темноте Зинка улыбку оценить не могла, а на замечание Плюха сказала:

— Рабы тоже люди. И люди… они не должны быть рабами. Я ведь не из этой группировки… Стенька меня сторговал у наших.

— Сторговал?.. Тогда и ты, получается, здесь как рабыня!

— В жизни много чего получается, только вовсе не так, как мечтается, — почти стихами ответила Зинка.