— Ложемент уже нашли?.. — с досадой выдохнул косморазведчик.

— А хрен его знает. Если кто и нашел, то мимо прошел.

— Но почему?!.. Это и правда ценный артефакт!

— Да ну?.. А его есть можно? Или стрелять из него?

— Конечно, нет.

— Тогда он не ценный.

— Для тебя, может, и нет, для других сталкеров тоже, а вот для ученых…

— Для ученых, голубок, теперь тоже лишь то цену имеет, что можно съесть или из чего можно стрелять. А дороже всего то, где можно получше спрятаться.

— Объясни.

— Вообще-то время — тоже штука недешевая, чтобы его попусту терять, ну да ладно. Тебе это знать, конечно, необязательно, но я человек добрый, да мне, к тому же, интересно будет на твою рожу поглядеть, когда узнаешь, в какой мы заднице оказались.

— Кто это «мы»?

— Мы — это мы. Все, кто в Зоне.

— Да не крути ты, ёхи-блохи, вокруг да около! — не выдержал Плюх, чувствуя, как по спине пробежал холодок от тревожного предчувствия. — Прямо скажи, что случилось?

— Полярный лис случился, вот что. Большой такой, жирный — на всех хватит.

— Но я же просил не… — поморщился разведчик.

— А ты не перебивай хозяина, раб! — рыкнул как-то очень уж серьезно Стенька. Похоже, шутить ему надоело. — Ты по-любому раньше меня окочуришься, потому что когда еда и патроны кончатся, я тебя схаваю.

— Да чего им кончаться-то?! — все-таки выкрикнул, забыв даже на время о боли, Плюх. — Потому что ученые прячутся? Зачем это им? Да и не могут они прятаться, их же в лабораторию все равно затащит!

— Тот, кто найдет, тот, может, и затащит, — не стал на сей раз огрызаться «рабовладелец». — Только, скорее, на месте прикончит — чего с ними валандаться? В общем, голубь, дело такое, что кормушка захлопнулась. Нету теперь ученым ходу наружу. Они отныне такие же, как и мы все. Как раз три дня назад это и случилось. Пришли сталкеры хабар на добро менять, отдали его, как всегда, «Контактерам»[2], а те с хабаром же назад и вернулись: так, мол, и так, умники в лабе сидят охреневшие и выйти на ту сторону не могут. Мужики, понятно, к лабе двинули, но ученые, недаром мозги хорошо работают, смылись уже, не дожидаясь, пока их «благодарить» начнут.

— Ученые-то здесь при чем? — возмутился Плюх. — Не сами же они проход закрыли!

— А ты почем знаешь, сами или нет? Зона-то из-за их опытов-жопытов получилась, вот и опять что-нибудь намудрили, умники! А мы от этого, когда все припасы с патронами кончатся, примемся друг дружку жрать. Да уже почти начали. Теперь артефакты никто не собирает. Нынче сталкеры охотятся на тех, кого можно схавать или харч с патронами отнять — лучше вместе с жизнью, чтобы едоков меньше в Зоне осталось.

— Да не ученые это сделали! — продолжал кипятиться разведчик. — Надо было их не трогать — тогда бы они поняли, в чем причина, нашли бы выход!..

— Или вообще небо нам на бошки уронили… Нет уж, голубок, ты умников не защищай, при чужих особенно, а то прихлопнут тебя, как муху навозную, чтоб не вонял. Все, хорош пургу гнать! Ты, я смотрю, выздоровел уже, коли так запел; так что ступай должок отрабатывать.

Плюх собрался сказать, что босиком по камням он много не натопает, но Стенька и без него это понимал, бросил пару задрызганных, драных сапог — у одного даже была подвязана веревкой наполовину оторванная подошва. Но хоть впору оказались — и то ладно.

С огромным трудом, едва не теряя сознание от боли, косморазведчик поднялся по лестнице — к счастью, состоящей всего из шести ступенек. Очутился он в довольно просторной, чистой комнате с двумя небольшими зарешеченными окнами. Стены, как и в подвале, были каменными, но более-менее обработанными. Имелась там и печь, точнее, печурка — разумеется, тоже каменная. Рядом, на полу и на полках, стояли ведра, кастрюли, прочая кухонная утварь. Еще в комнате находились стол и что-то вроде широкого топчана, а также три табуретки.

— Что смотришь? — перехватил взгляд Плюха Стенька. — Небогато?

— Да нет, нормально, — пожал плечами разведчик. — Для одного больше и не надо.

— Для одного, может, и не надо. Только я не один. У меня еще жена есть, Зинка. Ну, как жена… здесь мы с ней уже встретились, в Зоне, а загсов и церквей тут не водится, так что… — развел руками мужчина, а потом вдруг насупился. — А чего тебе моя жена, голубочек?.. Ты смотри, перышки-то быстро повыщипываю.

— Мне? — заморгал Плюх. — Ты же сам про жену начал! Мне-то она зачем? Да и откуда я мог про нее знать, если ее здесь нет!

— Ладно, это я так, чтобы свое место помнил и чего не удумал. Про перышки-то я пошутил. Какие перышки! Если вдруг что — прибью сразу. А нет сейчас Зинки, потому что пошла по селу меняться.

— Как это «меняться»? — сглотнул косморазведчик, в представлении которого нарисовалась картина: ковыляет между сельскими домиками старая, страшная, горбатая женщина и постепенно преображается; один дом прошла — спина выпрямилась, второй миновала — волосы из седых стали черными, мимо третьего прошествовала — морщины разгладились…

— А как меняются? — буркнул Стенька. — В прошлый раз твои башмаки на полмешка картохи сменяли — на мои лапы они все равно не налезли. А теперь, вот, Зинка пару картошин взяла — вдруг кто вместо них морковь или лук даст, кто-то, может, соли горсть сыпанет… Теперь все так делают. Только чтобы было, чем меняться, надо хотя бы что-то добыть. А тут пути два: или на охоте зверя подстрелить, или напасть на кого и отобрать.

Скрипнула дверь, и за порог ступила женщина. Одежда на ней была бесформенной, почти как мешок на Плюхе, только черного цвета, голова повязана черным же платком. Возраст Стенькиной жены косморазведчик даже примерно не смог определить — то ли двадцать, то ли под сорок, не разобрать из-за платка и мешковины. И только когда Зинка заговорила, стало понятно, что той едва ли больше тридцати — голос был по-девичьи звонок, хоть и звучал робко, заискивающе.

— Зачем ты его вывел? — спросила она у мужа. — Он же едва на ногах держится. На охоту, что ль, погонишь?

— А твое какое дело? — огрызнулся Стенька. — Хоть бы и на охоту! Что он, просто так нас объедать станет?

— Так он же помрет, пока до охоты дело дойдет. От этого, по-твоему, толку прибавится?

— Пожалела? — прищурился «рабовладелец». — Может, тебя вместе с ним в погреб посадить? Будете друг дружку жалеть-голубить… Ты мне смотри, Зинка, я ведь, если что…

— Знаю, Стенька, знаю — пристукнешь сразу же. Только неужто ты думаешь, что я такого, как ты, на какого-то лысого калеку променяю?

Женщина попыталась обнять мужа, но тот грубо ее отпихнул и кивнул Плюху:

— Идем, голубь, крылышки тебе разомнем.

Оказавшись на улице, разведчик окинул взглядом селение. Все дома в нем были слеплены из камней — какие поаккуратнее, какие тяп-ляп, — так что вывод напрашивался однозначный: нормального леса поблизости не было, а деревья с багровыми щупальцами, видать, для постройки не годились, а может, добывать их было слишком опасно, или брезговали мужики такой «древесиной». Насчитал же Плюх порядка пяти десятков строений, а это значило, что Стенька немного приврал насчет двухсот жителей, разве что каждый дом был полон ребятни, в чем косморазведчик сильно сомневался. Но какая разница: двести «рабовладельцев» тут обитает или сто (а если хотя бы половина неженатые, то и всего семьдесят плюс-минус пятерка) — сбежать они ему не дадут. Да и как, ёхи-блохи, он такой побежит — поползет разве. Недалеко, правда, до первой же аномалии или ночного хищника вроде той медверыси. Но удирать все равно надо. Только сначала следует хотя бы немного оклематься, окрепнуть и придумать хоть какой-нибудь план. Или попробовать еще разок по-хорошему?

— Слушай, Стенька, — сказал разведчик, — отпусти меня, а я тебе добром отплачу.

— Это каким же добром? — скривил губы мужчина. — Добрым словом, что ли?

— И словом тоже. Но я тебе и еды добуду, и патронов принесу — не обещаю, что завтра, но через неделю-другую…