Если честно, Лойола вряд ли мог сейчас помочь кому-нибудь. У него почти не осталось ни сил, ни денег. Скоро самому придётся просить милостыню у какой-нибудь церкви. Тем не менее он старательно внушал себе возвышенные мысли, очень похожие на цитаты из любимых рыцарских романов. Одновременно гнал от себя мысли недостойные — о потерянной должности tenencia и о собственной физической ущербности.

«Подвиг! Подвиг? Подвиг...» — бормотал он на разные лады, героически борясь с чёрной меланхолией. Эта дрянь разыгралась не на шутку, когда сохранять лицо стало не перед кем.

Иниго вспомнил, как в далёкой юности отдубасил семинаристов, оскорбил и унизил случайно толкнувшего его прохожего, а ещё не слишком красиво обошёлся с одной дамой... да нет, не с одной и не с двумя... Мерзейшие поступки. Зато теперь, с изуродованными ногами, уже трудно будет совершить нечто подобное. Получается, Бог любит его, раз отнял возможность грешить. Хотя...

Проезжая мимо придорожного дерева, он засмеялся неприятным сухим смехом, представив себя раскачивающимся в петле на суку. Такой грех, пожалуй, потянет на десяток дам и целую толпу семинаристов. Правда, верёвки с собой нет.

— Ладно, — сказал он мулице, — признаемся честно, до святости мне много дальше, чем до Иерусалима. Но, Господи! — бедное животное шарахнулось от его неожиданного вскрика. — Господи, как мне научиться прожить по-новому оставшийся кусок жизни? Может, Ты пошлёшь мне учителя — какого-нибудь умудрённого и праведного старца?

Вскоре, после его отчаянной мольбы, сзади послышался стук копыт. Иниго радостно оглянулся, готовясь принять со смирением любые старческие нравоучения, но на лошади сидел совсем молодой человек, к тому же в чалме и цветном шёлковом халате.

«Сарацин, — разочарованно подумал Лойола, — и чему же он может меня научить?»

Тем не менее поздоровался с путником. Тот ответил весьма вежливо и поинтересовался, куда едет славный рыцарь.

   — В сторону Барселоны, — уклончиво сказал Иниго. Подумал и решил сказать полностью: — в Монсеррат, к Черной Мадонне.

   — О-о-о! — мавр уважительно прищёлкнул языком. — Очень важное место для христианина! А я следую в посёлок неподалёку от Уэски, мне по пути с вами до Сарагосы. Не хотите поехать вместе?

«А вдруг удастся обратить его?» — мелькнуло в голове у Иниго.

   — Что ж, я не против совместного пути, — ответил он с учтивостью, — хорошая беседа делает дорогу короче.

И они начали сокращать путь. Мавр, которого звали Зияуддин, рассказывал об Андалусии, откуда был родом. О её прекрасных виноградниках. Иниго поддержал беседу, вспомнив чудесный херес брата Мартина. Слово за слово, перешли на обсуждение Монсеррат. К своему стыду, Лойола очень плохо представлял, что такое знаменитая Чёрная Мадонна.

   — Вы с севера, — успокоил его Зияуддин, — это очень далеко. Вот в Барселоне все про неё знают. Даже те, кто верит в пророка Мухаммеда, тоже знают. Она чудесная на самом деле, я вам скажу. Её как нашли на вершине горы — решили вниз к людям принести. Взяли её, подняли. Идут, а она с каждым шагом тяжелее. Так и не смогли дойти. Пришлось им на горе храм построить.

   — Я слышал, — вспомнил Лойола, — будто эту статую изготовил сам апостол Лука.

   — Возможно, — ответил мавр, как показалось Иниго, несколько небрежно.

   — Вы не верите, что Лука мог сделать эту статую? — напрягшись, спросил он. Зияуддин, однако, пожелал остаться миролюбивым.

   — Зачем не верю? Просто мы плохо знаем ваших пророков, как и вы наших. Но Мириам мы уважаем.

   — Её нельзя не уважать, — согласился Лойола. — Никто не достоин большего уважения и восхищения. Ведь Она единственная из людей смогла до конца преодолеть грешную человеческую природу.

   — Это вы о том, что Она зачала без мужчины?

   — Не только без мужчины, но от Святого Духа, вот что главное!

   — Это очень важно, — почтительно согласился Зияуддин. — Только вы, христиане, всё же неправильно называете Её Пресвятой Девой. Она ведь родила. Как можно после этого остаться Девой?

Иниго закусил губу. Надо было срочно опровергнуть кощунственные слова мавра, но логичных аргументов никак не находилось.

   — Вы не христианин, — наконец сказал он, — поэтому не живете в полноте истины. Вам не понять нашей веры.

   — Зачем так говорите? — обиделся мавр. — Я могу понимать. Она выше всех для вас. Она могла иметь ребёнка без мужчины, я тоже верю в чудеса. Но после родов нельзя остаться девушкой. Или я не нрав?

   — Не правы! — горячо возразил Лойола. — Как вы думаете, что проще: сохранить девственность или родить Бога? Эти вещи нельзя даже сравнивать, правда? Неужели, родив Бога, Она не нашла сил на такую мелочь? Если вы разумный человек, то согласитесь со мной.

Зияуддин внимательно смотрел на него, чёрные, как андалузская ночь, глаза поблескивали любопытством. Вдруг он остановил лошадь и предложил:

   — Послушайте, почтеннейший! Не свернуть ли нам сейчас налево? Скоро вечер придёт, а тут недалеко я знаю хороший постоялый двор. Можем продолжить нашу беседу за столом. Ай, какое там мясо на углях!

Рука Иниго дёрнулась было к кошельку, да и вернулась назад. Он ведь раздал всё полученное от герцога. С собой только мешок сухарей, притороченный к луке седла, да несколько песо в потайном кармане, чтобы купить самое необходимое для паломничества в Иерусалим. В кошельке же, помнится, только одна монетка, и та сомнительная, из Нового Света. Не каждый торговец возьмёт такую. А мавр, узнав, что «почтеннейший» на самом деле нищий сумасброд, вообще не захочет ничего слушать.

Поступок, ещё утром казавшийся бесспорным и ведущим к святости, вдруг стал препятствием обращению грешника.

«Если всё может менять своё значение, — подумал Лойола, — стоит ли вообще называть что-то чёрным или белым?»

Упрямо мотнув головой, он прервал мавра, с увлечением расписывавшего кушанья, предлагаемые на постоялом дворе:

   — Вы считаете мои слова нелогичными?

   — Почему нелогичными? Просто так не бывает — ребёнок родился, а Она девушка.

   — Но ведь... — Лойола начал терять терпение, — и так тоже не бывает: обычная женщина — и родила бессмертного Бога!

   — Она не обычная женщина, совсем нет! Почти богиня! Я в это верю. Так могло быть.

   — Значит, по-вашему, великое чудо могло случиться, а небольшое — нет?

   — Почему нет? — заладил упрямый мавр. — Но зачем Богу делать такое странное чудо? Какая в нём польза? Это даже не очень умно.

Иниго возмутился.

   — Слово «умно» вообще неприменимо к Богу! Бренный человек может поступать умно или глупо, но не Бог. А чистота Пресвятой Девы совершенна и безгранична!

Увлечённые спором, они так и стояли у развилки дорог. Зияуддин, утомившись, тронул поводья:

— Слышишь, почтеннейший, очень хочется есть! — крикнул он. — Поехали в таверну, наконец, или я один поеду!

Подождал немного и с силой пришпорив лошадь, помчался налево, к постоялому двору.

Иниго, охваченный негодованием, остался у перекрёстка. Получается, он сам спровоцировал поругание святейшего имени Богоматери сарацином. Не смог защитить Её непорочность. И это после того, как Она являлась ему в сияющем обличье!

Его начало трясти, хотя до ночной свежести было ещё далеко. Нужно срочно исправить содеянное. Новые слова не приходили на ум. Да и вряд ли они помогут. Мавр вроде бы говорил на том же испанском языке, но донести до него мысль оказалось невозможным. Оставался последний аргумент, который ещё ни разу не подводил Иниго, — кинжал. Угостить им сарацина — значит защитить от поругания Её прекрасный образ. А то, что сил после ранения осталось совсем немного и в поединке с молодым крепким мавром он может погибнуть, — даже к лучшему. О такой красивой смерти можно только мечтать.

Иниго замахнулся кнутом, намереваясь хорошенько взгреть мулицу, и... тихо опустил руку.

А вдруг он ошибся? Разве хорошо взять и убить человека, пусть иноверца? Не специально же этот мавр оскорблял Богоматерь. И правильно ли самому Иниго погибнуть, так и не объяснив сарацину истины? А ведь заблуждается не один только Зияуддин. По Испании да и по всему миру ходят толпы сарацинов, язычников и еретиков. Сколько пользы можно принести, проповедуя им!