Возле Тегоса лишь искусство Брасида помогло «Солону» избежать прибрежных скал.

Возле Делоса испуганные пассажиры пообещали Аполлону двенадцать быков за своё спасение.

Возле Каисоса Брасид, так и не сумевший обнаружить удобную гавань, приказал мореходам перехватить корпус корабля прочным канатом, ибо доски уже начинали трещать. Наконец он велел всем сесть за вёсла в надежде вывести судно к песчаному берегу.

Впрочем, участь «Солона» уже была решена. Построенный на самосский лад корабль — широкий, плоский, с высоким носом и низкой кормой — нельзя было назвать мореходным. Разлетелся в клочья парус на передней мачте. Большой парус с удвоенной силой сотрясал теперь ослабевшую главную мачту. Мореходы успели забыть о причудливых проклятьях: теперь все они только молились, что, несомненно, было знаком беды. Дюжина пассажиров казалась слишком охваченной страхом, чтобы помогать мореходам сбрасывать груз за борт. Некоторые рыдали.

   - Внемли мне, Посейдон Калаврийский! — вопил пирейский купец, обращаясь к ветру. — Если ты избавишь нас от этой беды, я пожертвую тебе и твоему храму два кратера[34] из чистейшего золота.

   - Великий обет, — заметил его товарищ. — На подобный дар не хватит всего твоего состояния.

   - Тихо, — шикнул на него первый купец, — не отвлекай бога; если только я благополучно ступлю на мать-землю, Посейдону не достанется и обола: власть его не простирается на сушу.

Скрип, донёсшийся от главной мачты, известил всех о том, что она вот-вот рухнет. И пассажиры и экипаж с удвоенным рвением принялись возносить моления к Посейдону и Зевсу Эгинскому. Из каюты, шатаясь, выкатился упитанный пассажир с внушительной мошной, привязанной к поясу, словно золото могло вынести его из клокочущих глубин. Остальные пассажиры давали друг другу поручения на случай скорой гибели.

   - Ты один никого ни о чём не просишь, не молишься богам и ничего не боишься! — обратился к Главкону серьёзный пожилой мужчина, также вцепившийся в раскачивающиеся поручни.

   - Чего мне бояться? — раздался горький ответ. — Я потерял всё и не хочу более жить. Горестные воспоминания будут вечно докучать мне.

   - Ты ещё слишком молод, чтобы говорить такие слова.

   - Но не слишком молод, чтобы страдать.

Волна выбила рукоять одного из кормил из рук удерживавшего её морехода, а потом сбросила несчастного за борт. «Солон» начал поворачиваться, ветер ударил в и без того надувшийся парус, и задрожавшая мачта вылетела из гнезда и крепления. Оглушительный треск прокатился надо всем судном, преодолевая рёв ветра и воды. Корабль, оставшийся с одним крохотным парусом на носу, развернуло боком к волнам. Целая гора зелёной воды прокатилась над кормой, унося с собой и людей и обломки. Кормчий, помощник Брасида, отбросил последнее рулевое весло.

   - Люди, «Солон» гибнет! — прокричал он в сложенные рупором ладони. — Все в лодку! Спасайся, кто может!

Руки и топоры быстро расчистили завал в середине судна. Зловещее урчание, доносившееся из трюма, свидетельствовало о том, что стяжки уже не выдерживают бури. Лодку перенесли к подветренному борту и спустили на воду, укрытую от ветра корпусом «Солона». Прискорбно малым было это судёнышко для двадцати пяти человек. Отчаянные и эгоистичные мореходы первыми попрыгали вниз и принялись следить за попытками пассажиров последовать их примеру. Шумливый купец поскользнулся во время прыжка, и волна поглотила его. Стоя на корме лодки, Брасид приготовил меч, чтобы рассечь последний канат, соединявший её с кораблём. Судёнышко уже глубоко осело, волна перехлестнула через его борт, и моряки принялись вычерпывать воду своими шапками. Вниз спрыгнул очередной пассажир, и матросы завопили, хватаясь за кинжалы:

   - На корабле ещё трое, а больше одного в лодку не посадишь!

Главкон стоял на борту «Солона». Неужели жизнь по-прежнему настолько прекрасна, чтобы стоило так отчаянно цепляться за неё? Он с болезненным недоумением разглядывал остальных. Он почти не думал о себе и надеялся только на то, что под бушующими волнами обретёт покой и забвение. Тут Брасид окликнул его:

   - Быстро! Остальные пассажиры — варвары, а ты эллин. Прыгай!

Главкон не шелохнулся. Двое других пассажиров в восточных одеждах попытались спуститься в лодку. Мореходы выставили вперёд кинжалы, чтобы помешать им.

   — Хватит! — рявкнул кормчий. — Этот парень свихнулся. Рубите канаты, чтобы нас не затянуло в воронку!

Старший из варваров подхватил на руки своего спутника, чтобы перебросить его в лодку, но меч Брасида уже перерубил канат. Волны понесли погибающий корабль и лодку в разные стороны. Сохраняя присутствие духа, Главкон направился на нос судна. Мореходы в лодке принялись отчаянно грести, чтобы развернуть её носом к волне. Оставшийся на борту Главкон крикнул, перекрывая голосом рёв валов:

   - Эй, на шлюпке! Передайте всем Афинам и жене моей Гермионе, что Главкон Алкмеонид погрузился в пучины морские, уверяя в собственной невиновности и призывая месть Афины на голову того, кто погубил его!..

Брасид на прощание взмахнул мечом. Главкон повернулся и побрёл на середину палубы. «Солон» уже погружался в воду, и волны теперь доходили до груди атлета. Перед глазами его были только свинцовое небо, тёмная зелень волн и белые гребни на вершинах валов. Он сказал себе, что боги милосердны к нему. Пелагос, бурное море, куда более ласковая могила, чем камни Баратрума. Страшная сцена в Колоне, лицо Гермионы, всё, что он так стремится забыть, скоро исчезнут из его памяти. А что с ним будет потом, его не заботило.

Какое-то время он просто стоял, ожидая конца и держась за стенку надстройки. Однако смерть медлила: «Солон» был сделан из крепкого дерева. Груз покидали за борт, что прибавило плавучести кораблю. Афинянин уже не мог дождаться конца, и тут нечто вдруг отвлекло его внимание от колышущегося горизонта. С ним оставались собратья по несчастью. Между двух кабестанов устроились азиаты, как и он, ожидавшие гибели. Однако, о чудо — а Главкон ещё не настолько отрешился от жизни, чтобы перестать удивляться, — младший из варваров оказался женщиной. Она сидела, прижавшись к своему спутнику, бледное лицо её сияло красотой. Азиаты о чём-то переговаривались на незнакомом Главкону языке. Руки их были соединены. Оба они нежно прощались, расставаясь с любовью, чтобы вместе узнать великую тайну. Главкона они не замечали. Да и сам он в первый момент ощутил раздражение оттого, что последние мгновения жизни ему приходится делить с чужаками. Однако красота неведомой женщины, блеск золотых волос, полные любви слова и жесты произвели в его настроении самую неожиданную перемену. Увенчанные белой пеной валы вдруг показались ему холодными и безжалостными. Вернулось желание жить. Воспоминания возвратились, но в них не было прежней горечи. Он вновь увидел Афины, Колон, приморский Элевсин. Увидел Гермиону, бегущую навстречу ему сквозь толпу в день возвращения с Истмийских игр, услышал, как поёт ласковый ветерок в ветвях старых олив возле прохладного Кефиса. Неужели всё это отлетело навеки? Навсегда? Неужели жизнь, друзья, любовь безнадёжно утеряны, неужели погас свет солнца и его ничего больше не ждёт, кроме сна в тёмных пещерах океана? Разом вернулось желание жить, преодолевать трудности, побеждать их. Он принялся действовать, повинуясь скорее инстинкту, чем разуму. Оступаясь на раскачивающейся палубе, он подошёл к варварам и схватил мужчину за руку:

   - Хочешь жить или решил умереть? Если нет, то вставай, у нас ещё есть шанс.

Тот недоумённо поглядел на Главкона.

   - Мы в руках Мазды, — проговорил чужестранец с акцентом. — И он явно хочет, чтобы мы без промедления отправились к милостивому Йиме. Мы беспомощны.

Главкон резким и грубым рывком поднял его на ноги:

   - Я не знаю твоих богов. И давай не будем решать, что они назначили нам, пока не погибнем. Ты любишь эту женщину?

   - Пусть я дважды погибну, только бы она уцелела.