- Великий деспот! — сказала царица. — Твоя рабыня просит у тебя эту мантию...

Ксеркс испугался. Однако отказа быть не могло. Приближённые сняли с царя драгоценный наряд и направились с ним к Аместриде.

Покрыв свои плечи тяжёлым плащом, царица добавила:

   - И Артаинту.

Тут Ксеркс побледнел. Его переполняли одновременно ярость и страх.

Чем бы ни закончилась для царицы эта нескромная выходка, он не мог ни в чём отказать ей. Артаинта, находившаяся среди прочих княжон, в ужасе закричала. Но об отказе нечего было и говорить. И её подвели к Аместриде, немедленно направившейся прочь и приказавшей, чтобы Артаинту вели за ней.

Скандальный поступок, однако Аместрида за себя отомстила. Народ, взиравший на происходящее издалека, ничего не понимая, с открытым ртом пялился на всё это. А зятья, братья и племянники, все княжны, княгини, наложницы и служанки, все придворные разом заговорили. Те, кто был озабочен собственными делами, забыли и о просьбах, и об ожидаемых милостях.

   - О, государь и владыка, что Аместрида намеревается сделать с моей дочерью? — спросил Масист, отец Артаинты.

Ксеркс, лишившийся мантии, но оставшийся при всём царском достоинстве, буркнул нечто совсем уж неразборчивое, не поддающееся никакому толкованию. И началось всеобщее смятение. Пекаря, явившегося с печеньями и сладостями на плетёном из тростника подносе, сбили с ног и затоптали.

   - Неслыханное дело, — единодушно сказали царственные вдовы и Артозостра, жена Мардония.

Галереи уже кишели женщинами, голоса их сливались в оглушительный хор. Начались пылкие предположения, настолько было велико всеобщее любопытство в отношении того, как именно поступит Аместрида с Артаинтой. Общее мнение сошлось на том, что царице не следовало портить Праздник Совершенных подобным скандалом. И уж тем более чудовищным с её стороны было учинять такое безобразие в то время, когда ни пирожков, ни конфет ещё не подали.

Тем временем Аместрида и следовавшая за ней в окружении евнухов и служанок Артаинта оказались на женской половине. Аместрида, до этого мгновения ещё державшая себя в руках, стиснула кулаки и повернулась лицом к обидчице. Она посмотрела на Артаинту не просто жестоким — вселяющим ужас взглядом, и зарвавшаяся девица рухнула на колени.

   - Пощади! Пощади! — вскричала Артаинта, протягивая обе руки к Аместриде. — Царица! Владычица! Царственная тётя! Помилуй!

   - Попалась! Наконец ты мне попалась! — завизжала Аместрида, в ярости брызгая слюной. — Но теперь ты моя! Евнухи, позвать палачей! Она моя, эта шлюшка! Моя! Царь сам отдал её мне! Пусть ей отрубят груди и бросят собакам!

   - Помилуй! Помилуй! — полным отчаяния голосом возрыдала Артаинта, извиваясь на полу у ног Аместриды.

   - Пусть ей отрежут нос!

   - Помилуй!

   - Пусть ей отрежут уши и вырвут язык!

   - Помилуй!

   - Пусть ей отрежут губы!

Артаинта более не молила о пощаде. Она визжала как безумная, и волосы дыбом стояли на её голове. Подобные расправы иногда по ненависти и ревности приключались на женской половине персидского царского дворца, и она видела эти страсти собственными глазами. Однако подобное прежде могло случиться с наложницей или рабыней, но никак уж не с княжной, принадлежащей к царскому дому. Истинно будет сказать, что в здешнем гинекее всегда правил страх, но, когда укоризны его оказывались слишком слабыми для наказания или отмщения, являлся палач с топором, клещами и щипчиками. Общий ропот выдавал смятение, воцарившееся среди собравшихся женщин, вместе с евнухами столпившихся между колоннами и возле дверей. Он превратился в стон, когда и впрямь появился палач вместе с подручными. Все они были в праздничных нарядах, положенных в день рождения и помазания царя.

Но в этот же самый миг в дверях, ведущих в покои царственных вдов, показалась Атосса. Фиолетовая вуаль ветхой паутиной прикрывала седые волосы, морщинистое лицо. В руке вдовы Дария был зажат непременный кнут, однако исхудавшая, трясущаяся рука едва могла замахнуться им. Тем не менее она казалась величественной среди прочих царственных вдов — Артистоны, Пармис и Фаидимы, позвавших её. Её чтили, её боялись, женщины трепетали в её присутствии куда больше, чем пред очами Царя Царей.

   - Что здесь происходит? — спросила она холодным голосом.

Разъярённая, словно фурия, Аместрида горделиво выпрямилась.

   - Высочайшая матерь! — вскричала она. — Базилевс отдал мне мою врагиню, пустую и тщеславную девицу, и я могу сделать с ней всё, что захочу. Сейчас я разделаю эту шлюшонку, щеголявшую в мантии, которую я выткала для моего мужа. Я прикажу отрезать ей губы, вырвать язык и отхватить уши. И пусть ей отрубят груди и бросят псам!

   - Высочайшая бабушка! — завопила Артаинта, подползая к Атоссе. — Помилуй! Помилуй!

Тем временем в палате появились взволнованная до предела Артаксикса, мать провинившейся, и Артозостра, жена Мардония. Они просили Ксеркса помиловать Артаинту. Но царь заявил, что ничего сделать не может, тем более сейчас, когда пора раздавать милости и подарки царедворцам и полководцам.

И тут кнут змеёй изогнулся в воздухе. Удары его обрушились на обнажённые плечи Артаинты. Та взвизгнула от боли.

   - Прочь! — в гневе рявкнула Атосса. — Или ты не слышишь? Убирайся в свою комнату, шлюха!

И старуха вновь замахнулась кнутом. Но орудие наказания выпало из ослабевших рук. Охваченные порывом усердия рабыни, толкая друг друга, бросились подбирать его. Подхватившая кнут счастливица подползла на животе к Атоссе и, став на колени, обеими руками подала плеть старухе.

Однако дочь Кира, верховная правительница гарема, окружённая легендами, вселявшими почтение и трепет, сочла нужным помиловать легкомысленную княжну.

Артаксикса подняла дочь на ноги, подбежавшие рабыни подхватили девицу под руки, и третий удар кнута лишь указал в сторону княжны — виноватой, но прощённой:

   - Живо к себе!

И Артаинта бежала из кольца женщин. Увидев это, Аместрида завизжала, словно кровожадный зверь, у которого прямо из когтей выхватили добычу.

   - Базилевс отдал мне эту девку! — в гневе выкрикнула она прямо в лицо Атоссы.

Плеть взметнулась. Плеть скользнула в воздухе. Плеть угрожала Аместриде, царице Персии, а в прищуренных глазах высочайшей матери вспыхнула ярость.

Вопль униженной Аместриды сотряс колонны дворца. Она стиснула кулаки. Голос её не умолкал и выдавал истерическое бессилие царицы, к нему уже примешивались рыдания.

   - Царицу в её покои! — прошипела старыми морщинистыми губами негодующая Атосса. — Я правлю здесь. Я! Я!

Все затрепетали. Аместрида повиновалась, рабыни кольцом окружили царицу, поддерживая её, а она колотила их кулаками и изгибалась как дикий зверь, не желающий покоряться ловцу. Приблизившиеся евнухи с почтительным поклоном задёрнули за царицей шторы.

Атосса обвела всех присутствующих взглядом, старые больные глаза на искажённом дряхлостью лице её моргали. Все вокруг молчали. Желающих высказаться не нашлось. Ни одна из застывших на месте женщин — княжон и княгинь, наложниц, служанок и рабынь — даже не попыталась возвысить голос. Атосса повернулась к ним всем спиной. Она вышла, и прочие царственные вдовы Дария — Артистона, Пармис и Фаидима — последовали за ней. И тотчас вокруг Артаксиксы и Артозостры зажужжали голоса сотни женщин, уже не имевших силы молчать.

   - Ну, вот и получила десерт, — проговорила мать Артаинты, имея в виду собственную дочь.

Начались разговоры. С галерей доносились сладкие запахи пирогов и прочих символических сластей, испечённых ради Праздника Совершенных.

   - И теперь ничто не мешает нам насладиться деликатесами, — добавила Артаксикса.

Все согласились с ней. Вереница рабынь явилась с тростниковыми подносами, полными печений, пирожков и прочих сладостей. Шествие их было торжественным, отдающим религиозной церемонией, а позы — несли они блюда с восхитительными ароматными лакомствами в руках или на головах — носили, несомненно, иератический характер.