Воевали они хорошо. Взяли не только Екатеринодар, но помогли даже советским войскам и Донревкому овладеть Ростовом, держали перед лицом оккупантов-немцев Батайск. Бежавшая с Дона Добровольческая армия вместе с отрядами Кубанского войскового правительства рассчитывала легко овладеть Екатеринодаром, создать в нем опору для развития всего белого движения на Юге, будущего похода на Москву. Но войска Автономова разгромили добровольцев и самостийников рады, а генерал Корнилов был убит разрывом снаряда в полевом штабе.
Недавно объединенный Кубано-Черноморский ЦИК создал главный штаб обороны, куда, разумеется, входил и главком Автономов, и сразу же начались распря, накалилась обстановка, военная и гражданская власть как бы перестали понимать друг друга. Было уже решение об отстранении Автономова с поста командующего, но сам Автономов считал, что, имея полномочия от Совнаркома, не обязан подчиняться решению местного ЦИК...
С виду все это казалось предельно простым, Орджоникидзе сразу же предложил Автономову подчиниться и сдать дела, но суть споров и расхождений надо еще было выяснить, так как политические руководители требовали прямо расстрела Автономова, а сами в ряде случаев путали и занимали крайние позиции по самым ясным вопросам. Так, например, большинство членов Кубано-Черноморского ЦИК склонялось к «левым» по вопросу о мире, саботировало директиву центра о потоплении Черноморского флота в бухте Новороссийска. Отписали в Москву, что «Кубано-Черноморская республика не только может успешно обороняться, но и способна вести серьезную войну с немцами с шансами на успех...». Наконец эти же люди готовили решение на съезде об отделении Кубано-Черноморья (со столицей в Новороссийске) от РСФСР — для углубления революции в мировом масштабе...
Серго пригласил в свой номер для предварительной беседы лиц отчасти второстепенных в споре и малозаинтересованных в исходе автономовского дела: председателя Совнаркома и заместителя председателя ЦИК Яна Полуяна, местного человека, и комиссара при главкоме, большевика Гуменного. Ясный день лился в высокие стрельчатые окна самого большого в городе багарсуковского дома, подаренного хитроумным армянским купцом-мильонщиком Советской власти; по центральной Красной улице маршировали пехотные части, вызванные для охраны и порядка на Чрезвычайном съезде Советов.
— Давайте, только короче, — сказал Серго.
— У меня приготовлена докладная по этому делу, — сказал политком Гуменный, протянув ему несколько листов исписанной бумаги и заодно устаревший уже номер газеты кубанских «Известий» времени боев с добровольцами. — Я говорил и буду утверждать дальше, что распри с военными начались, как только из Ростова к нам заявились Турецкий и Равикович. Они все это затеяли!
— А что... в этой газете? — спросил Серго.
— Выступление Автономова на II съезде Советов... Вот, я отметил, специально для вас, тогда Автономов вызвал своим выступлением бурю энтузиазма, и никто никогда не думал, что его через два месяца окрестят «Бонапартом» и заговорщиком.
Серго прочел отмеченное в газете (это была часть выступления самого главкома на съезде): «От имени армии позвольте выразить глубокую радость, что мы дожили до счастливого момента, когда свободно можем заседать вот здесь и обсуждать вопросы нового строительства... От лица армий, стоящих ныне по пояс в снегу, по колени в воде, зорко стерегущих завоеванные свободы, стойко борющихся с контрреволюцией, я приветствую хозяина Кубани — областной съезд Советов!»
— Так в чем же дело? — обратился Серго к другому собеседнику, Полуяну.
Ян Полуян, душевно мягкий и уступчивый человек, находился в некотором смятении. Сырое, бесцветное лицо его походило на большую вареную картофелину с ростковыми глазками: две небольших вдавленных окружности — смущенные глаза, еще одна, внизу, — рот, и небольшая шишка носа над подстриженными усами... Смущен Полуян тем, что вокруг святого дела и свои же люди в чем-то не поняли друг друга, заспорили, и вот уже хватают один другого за горло, требуют крови. Рассудку вопреки, наперекор, так сказать, революционным стихиям.
— Пусть Гуменный дальше говорит, — сказал Ян Полуян.
— Да? — покосился на него Орджоникидзе. — Пожалуй, послушаем Гуменного, если он не боится высказать собственное мнение... И что?
— Когда немцы попробовали шагнуть через Дон, на нашу территорию, войска Сорокина — он стоит в Батайске, как вы знаете, — нанесли такой лобовой удар, что немецкие войска захлебнулись и оставили эти попытки...
— Это я знаю, — сказал Орджоникидзе. — Правильно сделали.
— Но наступать Москва не велит, — сказал Гуменный. — Чтобы не нарушать демаркационной линии, не мешать дальнейшим переговорам с немцами в Харькове, ну и... для широкого разворота военных действий, как штаб понимает, у нас просто нет сил и возможностей...
— Тоже правильно, — сказал Орджоникидзе и опять с любопытством посмотрел на Полуяна.
— Теперь создали главный штаб якобы для помощи главкому, а на самом деле для того, чтобы обязать его к широким военным действиям. Замышляется еще десант в тыл немцам через Таганрогский залив... Отсюда — споры бесконечные. Штаб создан, по-моему, для третировання и постепенного удаления Автономова, что и произошло в последние дни. С приездом двух комисссаров наркомвоена из Ростова и заварилась вся эта каша, товарищ Серго.
— Но он не признает и начальника главного штаба Иванова! — громко возразил Ян Полуян. — И вообще размахивает наганом!
Гуменный попросил Серго прочитать далее текст его докладной. Том говорилось: «...самомнение и бестактность военно-безграмотного эсера Иванова, доходившего до того, что он каждую мысль главкома высмеивал тут же, не дав ему даже досказать, третируя всякий раз в глаза, превращало заседания в состязания насмешек друг над другом, мелких уколов самолюбия и т. д.»
— Гм... А кто такой в самом деле этот Иванов? — поинтересовался Серго.
— Парикмахер из Новороссийска. Его привез наш председатель, товарищ Рубин, — с квелой усмешкой сказал Гуменный. — И мне лично сдается, что он о военных делах вообще знает понаслышке. А что эсер, то это проверено.
— Мы не будем сейчас об этом, — запротестовал Ян Полуян. — Достаточно, что его рекомендовали Рубин и Крайний. Да и не в личностях дело. Автономов напечатал листовки о предательстве в штабе обороны! А сам окопался в Тихорецкой и объявил, по существу, нам тихую войну. Дербентский полк однажды вломился прямо на заседание ЦИК и арестовал депутатов в полном составе...
Серго строго посмотрел в сторону Гуменного: даже так?
— В том-то и дело, что мы в Тихорецкой, товарищ Серго, ничего об этом не знали! Автономов, как только ему донесли о действиях Дербентского полка, закричал: «Провокация!» И дал строгое распоряжение освободить задержанных и расследовать, кто давал такое предписание. А задержанные, в свою очередь, тут же, по освобождении, сместили главкома, чтобы он не мог докопаться до виновника этой истории с Дербентским полком! Гнилая веревочка, товарищ Серго, но длинная. И попахивает крупной провокацией!
— У вас, товарищи, здесь темный лес, который полон чудес, как в той сказке, где леший бродит, — заволновался Орджоникидзе. — Товарищ Полуян, в чем дело?
— Надо в таком случае говорить с Рубиным и Крайним... Автономов ведь прямо заявил: «Если мне придется силой оружия заставить понять, до какого позора дошла центральная власть Кубани, то я это сделаю...» Так тоже нельзя.
Вмешался снова Гуменный.
— Вы меня, возможно, не поняли, или не совсем поняли, — сказал он, больше обращаясь к Полуяну. — Я не просто отстаиваю линию Автономова, хотя он заслуживает этого безусловно. Но дело не в личностях, правильно Полуян заметил относительно Иванова. Дело не в личностях, а в массе, в наших казаках. Что значит — сегодня сместить Автономова? Или — Сорокина? Вы думали?
— Народ идет за идеей, а не за командирами, — сказал Полуян.
— В принципе — да, но у нас, на Кубани, скажут по-другому: «Вам не нравятся наши природные командиры? Тады, милые, воюйтя сами...» И разъедутся по хатам. Не все, конечно, но найдутся и такие. А то еще и в обиду примут, затаятся, под мобилизацию Деникину попадут, что тогда? Сейчас у нас в частях больше ста тысяч штыков и сабель, надо этим дорожить и не осложнять обстановки.
