31 марта 1916 «Веселись, душа, пей и ешь!..» Веселись, душа, пей и ешь! А настанет срок — Положите меня промеж Четырех дорог. Там где вó поле, во пустом Вороньё да волк, Становись надо мной крестом, Раздорожный столб! Не чуралася я в ночú Окаянных мест. Высокó надо мной торчи, Безымянный крест. Не один из вас, дрýги, мной Был и сыт и пьян. С головою меня укрой, Полевой бурьян! Не запаливайте свечу Во церковной мгле. — Вечной памяти не хочу На родной земле! 4 апреля 1916 «Люди на дýшу мою льстятся…» Люди на дýшу мою льстятся, Нежных имен у меня — святцы, А восприéмников за душой — Цельный, поди, монастырь мужской! Уж и священники эти льстивы! Каждый-то день у меня крестины! Этот — орлицей, синицей — тот, — Всяк по-иному меня зовет. У тяжелейшей из всех преступниц — Сколько заступников и заступниц! Лягут со мною на вечный сон Нежные святцы моих имен. Звали — равнó, называли — разно, Всé называли, никто не нáзвал. 6 апреля 1916 «Настанет день — печальный, говорят!..» Настанет день — печальный, говорят! Отцарствуют, отплачут, отгорят, — Остужены чужими пятаками — Мои глаза, подвижные как пламя. И — двойника нащупавший двойник — Сквозь легкое лицо проступит лик. О, наконец тебя я удостоюсь, Благообразия прекрасный пояс! А издали — завижу ли и Вас? — Потянется, растерянно крестясь, Паломничество по дорожке черной К моей руке, которой не отдерну, К моей руке, с которой снят запрет, К моей руке, которой больше нет. На ваши поцелуи, о, живые, Я ничего не возражу — впервые. Меня окутал с головы до пят Благообразия прекрасный плат. Ничто меня уже не вгонит в краску, Святая у меня сегодня Пасха. По улицам оставленной Москвы Поеду — я, и побредете — вы. И не один дорогою отстанет, И первый ком о крышку гроба грянет, — И наконец-то будет разрешен Себялюбивый, одинокий сон. И ничего не надобно отныне Новопреставленной болярыне Марине. 11 апреля 1916 первый день Пасхи «Имя твое — птица в руке…» Имя твое — птица в руке, Имя твое — льдинка на языке, Одно-единственное движенье губ, Имя твое — пять букв. Мячик, пойманный на лету, Серебряный бубенец во рту, Камень, кинутый в тихий пруд, Всхлипнет так, как тебя зовут. В легком щелканье ночных копыт Громкое имя твое гремит. И назовет его нам в висок Звонко щелкающий курок Имя твое — ах, нельзя! — Имя твое — поцелуй в глаза, В нежную стужу недвижных век, Имя твое — поцелуй в снег. Ключевой, ледяной, голубой глоток. С именем твоим — сон глубок. 15 апреля 1916 «В óны дни ты мне была как мать…» В óны дни ты мне была как мать, Я в ночú тебя могла позвать, Свет горячечный, свет бессонный, Свет очей моих в ночи óны. Благодатная, вспомяни, Незакатные óны дни, Материнские и дочерние, Незакатные, невечерние. Не смущать тебя пришла — прощай, Только платья поцелую край, Да взгляну тебе очами в очи, Зацелованные в óны ночи. Будет день — умру — и день — умрешь, Будет день — пойму — и день — поймешь… И вернется нам в день прощёный Невозвратное время óно. 26 апреля 1916 «Ты проходишь на запад солнца…» Ты проходишь на запад солнца, Ты увидишь вечерний свет, Ты проходишь на запад солнца, И метель заметает след. Мимо óкон моих — бесстрастный Ты пройдешь в снеговой тиши, Божий праведник мой прекрасный, Свете тихий моей души! Я на душу твою — не зарюсь! Нерушима твоя стезя. В руку, бледную от лобзаний, Не вобью своего гвоздя. И по имени не окликну, И руками не потянусь. Восковому святому лику Только издали поклонюсь. И, под медленным снегом стóя, Опушусь на колени в снег, И во имя твое святое, Поцелую вечерний снег — Там, где поступью величавой Ты прошел в гробовой тиши, Свете тихий, святые славы, Вседержитель моей души. |
