Вербное воскресенье 9 <22> марта 1920 «Буду жалеть, умирая, цыганские песни…» Буду жалеть, умирая, цыганские песни, Буду жалеть, умирая…… перстни, Дым папиросный — бессонницу — легкую стаю Строк под рукой. Бедных писаний своих Вавилонскую башню, Писем — своих и чужих — огнедышащий холмик. Дым папиросный — бессонницу — легкую смуту Лбов под рукой. 3-й день Пасхи 1920
«Две руки, легко опущенные…» Две руки, легко опущенные На младенческую голову! Были — по одной на каждую — Две головки мне дарованы. Но обеими — зажатыми — Яростными — как могла! — Старшую у тьмы выхватывая — Младшей не уберегла. Две руки — ласкать-разглаживать Нежные головки пышные. Две руки — и вот одна из них За ночь оказалась лишняя. Светлая — на шейке тоненькой — Одуванчик на стебле! Мной еще совсем не понято, Что дитя мое в земле. Пасхальная неделя 1920 Сын Так, левою рукой упершись в талью, И ногу выставив вперед, Стоишь. Глаза блистают сталью, Не улыбается твой рот. Краснее губы и чернее брови Встречаются, но эта масть! Светлее солнца! Час не пробил Руну — под ножницами пасть. Все женщины тебе целуют руки И забывают сыновей. Весь — как струна! Славянской скуки Ни тени — в красоте твоей. Остолбеневши от такого света, Я знаю: мой последний час! И как не умереть поэту, Когда поэма удалась! Так, выступив из черноты бессонной Кремлевских башенных вершин, Предстал мне в предрассветном сонме Тот, кто еще придет — мой сын. Пасхальная неделя 1920 «Как слабый луч сквозь черный мóрок адов…» Как слабый луч сквозь черный мóрок адов — Так голос твой под рокот рвущихся снарядов [14]. И вот, в громах, как некий серафим, Оповещает голосом глухим — Откуда-то из древних утр туманных — Как нас любил, слепых и безымянных, За синий плащ, за вероломства — грех… И как — вернее всех — тý, глубже всех В ночь канувшую на дела лихие! И как не разлюбил тебя, Россия! И вдоль виска — потерянным перстом — Всё водит, водит… И еще о том, Какие дни нас ждут, как Бог обманет, Как станешь солнце звать — и как не встанет… Так, узником с собой наедине (Или ребенок говорит во сне?) Предстало нам — всей площади широкой! — Святое сердце Александра Блока. Апрель 1920 «О, скромный мой кров! Нищий дым!..» О, скромный мой кров! Нищий дым! Ничто не сравнится с родным! С окошком, где вместе горюем, С вечерним, простым поцелуем Куда-то в щеку, мимо губ… День кончен, заложен засов. О, ночь без любви и без снов! — Ночь всех натрудившихся жниц, — Чтоб завтра до света, до птиц В упорстве души и костей Работать во имя детей. О, знать, что и в пору снегов Не будет мой холм без цветов… 1 <14> мая 1920 «Сижу без света, и без хлеба…» Сижу без света, и без хлеба, И без воды. Затем и насылает беды Бог, что живой меня на небо Взять замышляет за труды. Сижу, — с утра ни корки черствой — Мечту такую полюбя, Что — может — всем своим покорством — Мой Воин! — выкуплю тебя. 3<16> мая 1920 «На бренность бедную мою…» На бренность бедную мою Взираешь, слов не расточая. Ты — каменный, а я пою, Ты — памятник, а я летаю. Я знаю, что нежнейший май Пред оком Вечности — ничтожен. Но птица я — и не пеняй, Что легкий мне закон положен. 3 <16> мая 1920 «Писала я на аспидной доске…» Писала я на аспидной доске, И на листочках вееров поблёклых, И на речном, и на морском песке, Коньками пó льду и кольцом на стеклах, — И на стволах, которым сотни зим, И, наконец — чтоб было всем известно! — Что ты любим! любим! любим! — любим! — Расписывалась — радугой небесной. Как я хотела, чтобы каждый цвел В векáх со мной! под пальцами моими! И как потом, склонивши лоб на стол, Крест-накрест перечеркивала — имя… Но ты, в руке продажного писца Зажатое! ты, что мне сердце жалишь! Непроданное мной! внутри кольца! Ты — уцелеешь на скрижалях. вернуться Достоверно: под звуки взрывов с Ходынки и стекольный дождь, под к<отор>ым шли — он на эстраду, мы — в зал. Но, помимо этой достоверности — под рокот рвущихся снарядов Революции (примеч. М. Цветаевой). |
