Таков был жребий твой в жестокий час паденья.
Увы! И я испил из чаши злоключенья,
И я, как ты, смотрел, не видя ничего,
И так же быть хотел толковником всего.
Напрасно я искал сокрытого начала,
Природу вопрошал — она не отвечала.
От праха до небес парил мой гордый ум
И — слабый — ниспадал, терялся в бездне дум.
Надеждою дыша, уверенностью полный,
Бесстрашно рассекал я гибельные волны
И истины искал в советах мудрецов;
С Невтоном я летал превыше облаков
И время оставлял, строптивый, за собою,
И в мраках дальних лет я бодрствовал душою.
Во прахе падших царств, в останках вековых
Катонов, Цезарей — свидетелей немых
Неумолимого, как время, разрушенья —
Хотел рассеять я унылые сомненья;
Священных теней их тревожил я покой,
Бессмертия искал я в урне гробовой —
И признаков его, никем не постижимых,
Искал во взорах жертв, недугами томимых,
В очах, исполненных и смерти, и тоски,
В последнем трепете хладеющей руки;
Пылал обресть его в желаниях надежных,
На мрачных высотах туманных гор и снежных,
В струях зеркальных вод, в клубящихся волнах,
В гармонии стихий, в раскатистых громах:
Я мнил, что, грозная, в порывах изменений,
В часы таинственных небесных вдохновений,
Природа изречет пророческий глагол:
Бог блага мог ли быть бог бедствия и зол?
Все промыслы его судеб непостижимы,
И в мире и добро, и зло необходимы.
Но тщетно льстился я… Он есть, сей дивный бог,
Но, зря его во всем, постичь я не возмог.
Я видел: зло с добром — и, мнилося, без цели,—
Смешавшись на земле, повсюду свирепели.
Я видел океан губительного зла,
Где капля блага быть излита не могла;
Я видел торжество блестящее порока —
И добродетель, ах, плачевной жертвой рока.
Во всем я видел зло, добра не понимал
И всё живущее в природе осуждал.
Однажды, тягостной тоскою удрученный,
Я к небу простирал свой ропот дерзновенный,—
И вдруг с эфира луч блеснул передо мной
И овладел моей трепещущей душой.
Подвигнутый его таинственным влеченьем,
Расстался я навек с мучительным сомненьем,
Забыв на вышнего презренную хулу,
И так ему воспел невольную хвалу:
«Хвала тебе, творец могучий, бесконечный,
Верховный разум, дух незримый и предвечный!
Кто не был, тот восстал из праха пред тобой.
Не бывши бытием, я слышал голос твой.
Я здесь! Хаос тебя рожденный славословит,
И мыслящий ато́м — твой взор творящий ловит.
Могу ль измерить я в сей благодатный час
Неизмеримое пространство между нас?
Я — дело рук твоих — я, дышащий тобою,
Приявший жизнь мою невольною судьбою,—
Могу ли за нее возмездия просить?
Не ты обязан — я! Мой долг — тебя хвалить!
Вели, располагай, о ты, неизреченный!
Готов исполнить твой закон всесовершенный.
Назначь, определи, мудрейший властелин,
Пространству, времени — порядок, ход и чин.
Без тайных ропотов, с слепым повиновеньем
Доволен буду я твоим определеньем.
Как сонмы светлые блистательных кругов
В эфирных вы́сотах, как тысячи миров
Вращаются, текут в связи непостижимой,—
Я буду шествовать, тобой руководимый.
Избра́нный ли тобой, сын персти, воспарю
В пределы неба я и, гордый, там узрю
В лазурных облаках престол твой величавый
И самого тебя, одеянного славой,
В сиянье радужных, божественных лучей;
Или, трепещущий всевидящих очей,
Во мраке хаоса ато́м, тобой забвенный,
Несчастный, страждущий и смертными презренный.
Я буду жалкий член живого бытия,—
„Всегда хвала тебе, господь!“ — воскликну я.
Ты сотворил меня, твое я есмь созданье,
Пошли мне на главу и гнев, и наказанье,
Я — сын, ты — мой отец! Кипит в груди восторг!
И снова я скажу: „Хвала тебе, мой бог!“
Сын праха, воздержись! Святое провиденье
Сокрыло от тебя твой рок и назначенье.
Как яркая звезда, как месяц молодой
Плывет и сыплет блеск по тучам золотой
И кроет юный рог за рощею ночною,—
Так шествуешь и ты неверною стопою
В юдоли жизни сей. Ты слабым создан был;
Две крайности в тебе творец соединил.
Быть может, с ними я невольно стал несчастен,
Но благости твоей и славе я причастен.
Ты мудр — немудрого не можешь произвесть:
Склоняюсь пред тобой… Хвала тебе и честь!
