И мрак небес, и гром, и черный вал

Любил встречать я с думою суровой,

И свисту бурь под молнией багровой

Внимать, как муж, отважный и готовый

Испить до дна губительный фиал.

И, погрузясь в преступные сомненья

Об цели бытия… кляня,

Я трепетал, чтоб истина меня,

Как яркий луч внезапно осеня,

Не извлекла из тьмы ожесточенья.

Мне страшен был великий переход

От дерзких дум до света провиденья;

Я избегал невинного творенья,

Которое могло без сожаленья

Моей душе дать выспренний полет.

И вдруг оно, как ангел благодатный…

О нет! Как дух, карающий и злой,

Светлее дня явилось предо мной

С улыбкой роз, пылающих весной

На мураве долины ароматной.

Явилось… Всё исчезло для меня:

Я позабыл в мучительной невзгоде

Мою любовь и ненависть к природе,

Безумный пыл к утраченной свободе

И всё, чем жил, дышал доселе я…

В ее очах, алмазных и приветных,

Увидел я с невольным торжеством

Земной эдем!.. Как будто существом

Других миров, как будто божеством

Исполнен был в мечтаниях заветных.

И дева-рай и дева-красота

Лила мне в грудь невыразимым взором

Невинную любовь с таинственным укором,

И пела в ней душа небесным хором:

«Лобзай меня… и в очи, и в уста

Лобзай меня, певец осиротелый,

Как мотылек лилею поутру!

Люби меня как милую сестру,

И снова я и к небу, и к добру

Направлю твой рассудок омертвелый!»

И этот звук разгаданных речей,

И эта песнь души ее прекрасной

В восторге чувств и неги сладострастной

Гремели в ней, волшебнице опасной,

И врезались в огонь ее очей!..

Напрасно я мой гений горделивый,

Мой злобный рок на помощь призывал:

Со мною он как друг изнемогал,

Как слабый враг пред мощным трепетал,—

И я в цепях пред девою стыдливой!

В цепях!.. Творец!.. Бессильное дитя

Играет мной по воле безотчетной,

Казнит меня с улыбкой беззаботной,

И я как раб влачусь за ним охотно,

Всю жизнь мою страданью посвятя!..

Но кто она, прелестное созданье?

Кому любви, беспечной и живой,

Приносит дар, быть может, роковой?

Увы! Где тот, кто девы молодой

Вопьет в себя невинное дыханье?..

Гроза и гром!.. Ужель мои уста

Произнесут убийственное слово?

Ужели всё в подсолнечной готово

Лишить меня прекрасного земного?..

Так! Я лишен, лишен — и навсегда!..

Кто видел терн, колючий и бесплодный,

И рядом с ним роскошный виноград?

Когда ж и где равно их оценя́т

И на одной гряде соединят?..

Цветет ли мирт в Лапландии холодной?..

Вот жребий мой! Благие небеса!

Быть может, я достоин наказанья,

Но я с душой — могу ли без роптанья

Сносить мои жестокие страданья?

Забуду ль вас, — о черные глаза?

Забуду ль те бесценные мгновенья,

Когда с тобой, как друг, наедине,

Как нежный друг, при солнце и луне

Я заводил беседы в тишине

И изнывал в тоске, без утешенья!

Когда между развалин и гробов

Блуждали мы с унылыми мечтами,

И вечный сон над мирными крестами,

И смерть, и жизнь летали перед нами,

И я искал покоя мертвецов,—

Тогда одной рассеянною думой

Питали мы знакомые сердца…

О, как близка могила от венца!

О, что любовь — не прах ли мертвеца?..

И я склонял к могилам взор угрюмый.

И ты, бледна, с потупленной главой,

Следила ход мой, быстрый и неровный;

Ты шла за мной, под тению дубровной

Была со мной… И я наш пир духовный

Не променял на сча́стливый земной!..

И сколько раз над нежной Элоизой

Я находил прекрасную в слезах,

Иль, затая дыханье на устах,

Во тьме ночей стерег ее в волнах,

Где иногда под сумрачною ризой,

Бела как снег, волшебные красы

Она струям зеркальным предавала,

А между тем стыдливо обнажала

И грудь, и стан, и ветром развевало

И флер ее, и черные власы…

Смертельный яд любви неотразимой

Меня терзал и медленно губил;

Мне снова мир, как прежде, опостыл…

Быть может… Нет! Мой час уже пробил,

Ужасный час, ничем не отвратимый!

Зачем гневить безумно небеса?

Ее уж нет!.. Она цветет и ныне…

Но где?.. Для чьей цветет она гордыни?

Чей фимиам курится для богини?..

Скажите мне, о черные глаза!