Казалось, что принудительный труд сохранит свои позиции на самой трудоемкой фазе: посадке и культивировании тростника. Но система поочередного выделения общиной работников исключала возможность совершенствования навыков и стимулирования лучших работников. К середине 50-х гг. большинство работников в ряде резидентств уже получало вознаграждение (хотя и очень скромное) по результатам своего труда; в 60-е гг. такая форма организации работ стала всеобщей. Лишь запахивание массива и другие «грубые» работы оставались предметом принудительного труда.

Таким образом, в недрах крепостнической, феодальной СПК вызревали ростки наемного труда, кстати, вопреки планам фан ден Боса. Д. Бюргер заметил, что если с начала XIX в. вследствие установления земельного налога важнейший крестьянский продукт — рис — оказался вовлеченным в свободное контрактное обращение, то при СПК в это обращение втянулся и труд (читай: товар — рабочая сила. — В.Ц.).

Вместе с тем колониальные власти под давлением плантаторов стремились законсервировать существование десы, так как это позволяла арендовать большие массивы земли.

СПК была крайне обременительной для крестьян. Наряду с уже упоминавшимися тяготами выращивание индиго и табака, например, чрезмерно истощало почву. Кофе, высаживаемый на неорошаемых полях, голландцы вообще не считали «настоящей» принудительной культурой; между тем в течение 5—6 лет, протекавших со дня посадки кофейного дерева до первого плодоношения, крестьянин не получал никакой компенсации от государства за свой труд. Вытеснение риса и других продовольственных посадок товарными культурами, нехватка рабочего времени на его возделывание приводило к голоду. Крестьянства все глубже погружалось в трясину ростовщической кабалы. Средние ежегодные доходы крестьян от возделывания культур (по данным А. А. Губера. — В. Ц.) были смехотворно низкими: 17,2 гульденов от сахарного тростника; 15,2 — от кофе; 12,2 — от индиго; 11,9 — от табака; 10,9 — от корицы; 4,3 — от перца; 2,5 — от шелка. С крестьян, возделывавших культуры, взимался земельный налог, притом неуклонна возраставший (1830 г. — 6,6 млн гульденов; 1845—11,4 млн). Нередка случалось, что полученных крестьянином за культуру сумм не хватала даже для уплаты этого налога.

Система принудительных культур, как отмечает Д. Бюргер, «была заключительной фазой... феодальной формации на Яве, господствовавшей примерно с 1600 по 1870 год». Она резко увеличила производства экспортных культур и впервые за долгие годы сделала Яву чрезвычайно прибыльной для метрополии ценой усиления эксплуатации и разорения крестьян. За весь период ее действия (1830 — конец 70-х гг. XIX в.) чистый доход правительства достиг 823 млн гульденов; по другим подсчетам — даже около 900 млн. Учитывая, что с 1830 по 1836 г. Голландия вела изнурительную, дорогостоящую и неудачно завершившуюся для нее войну против восставшей Бельгии, СПК справедлива называли «спасательным кругом, на котором держится на плаву метрополия». И позже, после отделения Бельгии, вплоть до 1878 г., колониальный бюджет неизменно сводился с превышением доходов над расходами. Разница (активное сальдо или «батиг слот») утекала в метрополию. Она составляла в среднем 18 млн гульденов в год, или почти треть бюджета Голландии, и позволила сократить на 40% ее государственный долг, построить третий по мощи в мире торговый флот, покрыть метрополию сетью первоклассных шоссейных и железных дорог. Для колонии же это был некомпенсируемый отток средств.

Социально-экономические последствия СПК во многом определили дальнейшее развитие Индонезии. Итак, колониальное правительство откатилось к прежним, эксплуатировавшимся еще ОИК, феодально-традиционалистским методам производства ради роста экспорта и достижения высоких прибылей метрополии. Ява была превращена в одна гигантское феодальное поместье, эксплуатирующее труд закрепощенных крестьян. Община, подчиненная потребностям иностранного капитала, консервировалась, вдобавок она лишалась остатков внутренней самостоятельности, прав на собственную землю. Ее староста превратился в низшее звено колониального аппарата управления, надсмотрщика, заинтересованного в успехе СПК.

Многие расчеты фан ден Боса не реализовались. Он делал ставку на сохранение в целом натурального хозяйства в деревне, руководства производственным процессом со стороны прияи, считал нежелательным использование наемного труда. Эти ожидания не оправдались. Бупати (а в некоторых отраслях и старосты) оказались постепенно отстраненными от организации процесса производства; невысокими темпами, но неуклонно росло денежное обращение; в оборот оказались вовлечены и рабочая сила, и земля. Зарождался новый социальный слой — плантаторы, сахарозаводчики — частные предприниматели. Из деклассирующихся элементов, вытолкнутых из общины, формировался предпролетариат.

Но разложение натурального хозяйства, расслоение крестьян при сохранении принудительного труда, государственной барщины[96], ростовщичества и откупной системы приводили к медленному вызреванию в недрах СПК капиталистических отношений в самых мучительных для трудящихся формах. Система сама готовила себе могильщиков. Результатом чрезмерной эксплуатации, вынужденного недопроизводства крестьянами продовольственных культур был голод в ряде провинций Явы. В Пасуруане крестьяне поднялись на борьбу против СПК и вынудили правительство отказаться от ее распространения (1833). В 1843— 1848 гг. отмечались многочисленные случаи голода, в том числе в «рисовых» в прошлом районах, каким был, например, Чиребон. В результате голландскому правительству пришлось несколько умерить свои аппетиты, сократив площади под принудительными культурами, умерив интенсивность эксплуатации.

СПК принесла неисчислимые бедствия народам Явы. Вместе с тем голландский экономист Герретсон был, по-видимому, прав, утверждая, что «система принудительных культур» для того времени являлась максимально достижимой мерой эксплуатации в рамках имеющихся возможностей. Более радикальные социально-экономические преобразования требовали бы уже не реформ, а революции. Действительно, включение отсталой колонии в складывающуюся систему мирового капиталистического рынка было тогда возможно только на путях развития капитализма свободной конкуренции. Но этому препятствовали не только отсутствие соответствующей законодательной базы и помехи со стороны консервативной олигархии Нидерландов, колониальной администрации. Серьезнейшим объективным препятствием было отсутствие рынка свободной рабочей силы: крестьяне были закрепощены, скованы рамками общины, связаны тысячами пут феодальных порядков и патриархальных пережитков. Устранение указанных препон и вызревание соответствующих социально-экономических предпосылок требовало десятилетий.

Путь, избранный в 1830 г. голландским правительством, был поэтому альтернативным и парадоксальным. Это был путь наименьшего сопротивления: усиление феодально-крепостнических порядков и внеэкономического принуждения для производства продуктов, пользовавшихся высоким спросом на мировом рынке. Превращение этих продуктов в товар происходило уже за пределами Нидерландской Индии.

Бурные политические события первых десятилетий XIX в. в Европе и Юго-Восточной Азии, крестьянские войны на Суматре и Яве и другие восстания, сопровождавшие процесс возобновления голландского колониального владычества в Нусантаре, истощали силы колонизаторов и до 40-х гг. в целом удерживали их от дальнейшей экспансии на «неосвоенных территориях». Гаага проводила политику жесточайшей экономии. Первая треть XIX в. была временем лишь восстановления утраченных позиций. Голландцы вновь закрепились на Молукках, в 1820—1821 гг. покорили Палембанг и остров Банка. В 1824—1826 гг. им ценой больших потерь удалось принудить княжества юго-западного Сулавеси к признанию их прежнего зависимого от Батавии положения.