До начала 30-х гг. войска падри были заняты в основном «освоением хинтерланда». В ряде случаев это сопровождалось новыми стычками с колонизаторами и победами над ними. Но внутри движения уже копились признаки кризиса и распада. Резко усилилось умеренное крыло падри, выступавшее против изначального ригоризма. Население с течением времени убеждалось, что из бескорыстных ревнителей народного блага многие падри, перерождаясь, превращаются в столь же жестоких и корыстных правителей, какой была адатная верхушка. Начался отток из войск падри, тем более что голландцы действительно не репрессировали возвращавшихся к мирному труду крестьян.

Покончив с Дипонегоро, центральные власти НИ вновь взялись за падри. В Паданге высадились крупные воинские контингенты, бугские ландскнехты, мощный отряд Сентота, лучшего полководца Дипонегоро, перешедшего на голландскую службу. Они двинулись походом на север. Все же в августе 1831 г. падри сумели разгромить крупный (около 600 человек) отряд колониальных войск под г. Муарапалам. Но затем началась полоса поражений. Один из вождей падри под пытками раскрыл колонизаторам планы военных операций движения. В 1832 г. сильный голландский корпус подошел к крепости Бонджол. Ввиду огромного превосходства сил противника Имам Бонджол в сентябре 1832 г. сдал крепость без боя, чтобы сохранить живую силу. Но победители вели себя безрассудно, дав волю грабежам и насилию. У населения конфисковывался скот, зерно. Жителей заставляли непомерно трудиться на постройке дорог. В мечети г. Бонджол разместили казарму. Это вызвало вспышку возмущения и придало движению новые силы. В январе 1833 г. падри отбили Бонджол и ряд других городов. Вынужденному лично прибыть в Паданг новому генерал-губернатору фан ден Босу пришлось существенно смягчить внутреннюю политику колонизаторов в Минангкабау. Он освободил население от прямого налогообложения, отменил ненавистную базарную пошлину. Эти уступки помогли «замирить» многих участников крестьянской войны. Впрочем, голландские монополии и торговые пошлины сохранились.

Но Имам Бонджол продолжал сопротивление и, собрав все наличные силы, голландцы осадили крепость Бонджол вторично в конце 1834 г. В январе 1837 г. они перерезали водные коммуникации крепости, и в августе «столица падри» была взята генералом Михилсом после двух с половиной лет осады. Имам Бонджол был сослан на Амбон, где и умер[79]. Скоро были подавлены и последние очаги сопротивления падри. Над Минангкабау был установлен голландский контроль; власть на местах сохранила феодальная адатная верхушка.

Война падри, начавшись как мусульманско-фундаменталистское движение, уже на первом своем этапе обернулась крестьянской антифеодальной войной. На втором этапе она приобрела вдобавок еще и четко выраженный антиколониальный, освободительный характер. Все это сыграло большую роль в развитии самосознания народности минангкабау. В результате этого восстания, наконец, голландцам пришлось пойти на серьезные уступки низам, существенно облегчив бремя эксплуатации.

Как уже говорилось, во втором и третьем десятилетиях XIX в. эксплуатация яванского крестьянства с введением земельного налога на «голландских» (государственных) землях усилилась. Налог приносил растущие доходы колониальному государству: 3,5 млн гульденов в 1814 г.; 4,6 млн — в 1821 г.; около 7 млн — в 1824 г. Но росли и недоимки, только в 1817 г. составлявшие 2 млн гульденов. Фискальный аппарат безжалостно выколачивал их из крестьян.

Положение населения на княжеских землях Центральной Явы (карта № 18) было не легче. Они облагались множеством феодальных повинностей: подушная подать, налоги на дом, скот, поборы за пользование ирригационными сооружениями, дорогами, мостами, базарная пошлина. Монополию на последнюю и на торговлю опиумом присвоило колониальное правительство. Прочее выплачивалось феодалу, десятина с урожая — мусульманскому духовенству. При этом большинство налогов сдавалось в откупа, целая иерархия паразитов — откупщиков и суботкупщиков [80] — наживалась за счет крестьян. Другим тяжким бременем были разнообразные барщинные повинности: безвозмездный труд на феодала-землевладельца, на султана (сусухунана), «на общинные нужды». К ним добавилась еще и работа на европейского или китайского плантатора, который, арендовав земли, тем самым приобретал феодальные права на сидящих на них крестьян. Последние осуществляли все работы, связанные с возделыванием, сбором урожая культуры, ее транспортировкой, а также огораживали и охраняли плантацию, подводили к ней дороги, снабжали плантатора дровами и т. п. За этот тяжкий труд крестьянину оставлялся рисовый клин, урожай с которого считался его достоянием.

Неудивительно, что при столь выгодных для плантаторов условиях число заключенных контрактов на аренду земли у феодалов, например, в Джокьякарте, с 1818 по 1823 г. удвоилось. Территории плантаций бурно расширялись. Поэтому декрет фан дер Капеллена (1823) о запрещении аренды частным капиталом земель княжеств и расторжении уже заключенных сделок был и для плантаторов, и для феодалов подобен грому с ясного неба. В декрете подчеркивалась неправомочность князей как ленников государства Нидерландская Индия сдавать землю в аренду без согласия верховного собственника. Содержание декрета и перспектива расторжения сделок не только унижали яванских феодалов, но и разоряли их: арендаторы потребовали возместить им не только реальные убытки, но и ожидавшиеся прибыли с арендованных массивов, предъявили счета на фантастические суммы. Между тем феодалы уже растратили полученные авансы. Согласительная правительственная комиссия около года улаживала возникшие конфликты. Ради выплаты феодалы резко усилили поборы с крестьянства. Таким образом, декрет 1823 г. больно ущемил интересы практически всех слоев населения в княжестве.

Наиболее напряженной была ситуация в княжестве Джокьякарта. Среди дополнительных раздражающих население факторов были проголландский курс опекунов несовершеннолетнего султана Джарота[81] (1818—1822) и навязанная колонизаторами реформа, ужесточающая налоговую систему. Недовольные массами стекались в г. Джокьякарту за защитой и помощью к старшему брату Джарота по отцу — принцу Дипонегоро[82], который славился умом, справедливостью, чувством глубокого патриотизма и независимым нравом. Он был известен как глубокий знаток ислама. Принц проявил себя как поборник ваххабизма, ригористской мусульманской ортодоксии. Вместе с тем он был привержен суфизму (мусульманскому мистицизму). Наконец, глубокое воздействие на его духовное формирование оказала яванская старина, вера в возможность возрождения Маджапахита, мессианские представления массового сознания о грядущем пришествии справедливого правителя — Эру Чокро. Понятно, что голландский резидент и его окружение с подозрением и опаской относились к принцу. Их отношения до крайности обострились в связи с отказом Дипонегоро стать опекуном младенца— племянника Менола[83], сына покойного Джарота. Мотивы принца крылись, по-видимому, в его принципиально антиголландской позиции. Но колонизаторы и придворная клика предпочли истолковать это решение как свидетельство притязаний на престол Джокьякарты.

Каплей, переполнившей чашу терпения принца, стало кощунственное решение колонизаторов проложить новую дорогу через участок имения Дипонегоро, где находились могилы его предков. Посовещавшись с единомышленниками, принц бросил клич к оружию. На его зов откликнулись тысячи крестьян. Встревоженные голландцы потребовали, чтобы принц явился с объяснениями, но, не дожидаясь ответа, 20 июля 1825 г. напали на имение Дипонегоро. Началась война.