Уже к концу этого первого этапа голландской колонизации Нусантары логика экспансии властно толкала Нидерланды к созданию там территориальной державы, что, естественно, требовало политического подчинения яванских султанатов. Второй этап голландского внедрения (конец XVII в. — начало XIX в.) и стал временем ее воплощения в жизнь. Феодальные отношения искусственно консервируются (там, где их не было, — насаждаются) колонизаторами. Место торговой прибыли постепенно занимает феодальная рента (иногда прикрытая видимостью торговой сделки). Дополнительные прибыли поступают от налогообложения, откупов, внутренних монополий. Но к концу этого этапа, в целом совпадавшего с мануфактурной фазой развития капитализма Нидерландов, уже появляются первые попытки вмешательства колонизаторов в организацию сельскохозяйственного производства (принудительное введение ранее не известной на Яве культуры кофе в Приангане).
Затянувшееся засилье в Нидерландах торгового капитала, с которым тесно сросся правящий дом Оранских, реставрированный после наполеоновских войн, обусловило в течение следующего, третьего, периода (30-е — 60-е гг. XIX в.) истории колониальной Индонезии невиданный откат колониальных властей к государственно-крепостнической «системе принудительных культур» (СПК). Ява и ряд других районов «Нидерландской Индии» были превращены, по выражению А. А. Губера, в «гигантское феодальное поместье». Метрополия, наживаясь на присвоении феодальной ренты-налога, используя системы «колониального долга» и «активного сальдо» (батиг слот) во взаимных расчетах со своей колонией, восходила на ступень промышленного капитализма.
Для Индонезии же это был вопиющий социально-экономический регресс. Закрепленная за Нидерландами колония деградировала, ее феодальный класс был низведен до уровня колониальных чиновников и надсмотрщиков на государственных плантациях принудительных культур. Не было забыто голландцами и использование откупов, непосильного для народа налогообложения. Рождение частнопредпринимательского (пусть даже голландского) капитализма в Индонезии пресекалось Гаагой в зародыше. Но после первых успехов СПК очень скоро обнаружила свою убыточность, вызванную прежде всего незаинтересованностью и внутренним сопротивлением непосредственного производителя.
На следующем, четвертом, этапе голландской колонизации Индонезии (70-е гг. XIX в. — второе десятилетие XX в.) феодальнокрепостническая СПК отменяется ввиду все более очевидной ее убыточности, мощных антиколониальных выступлений на Яве и Суматре, принимающих мусульманско-фундаменталистскую окраску, наконец, запоздалой победы промышленного капитализма в самих Нидерландах. Происходит не имеющий исторических параллелей скачок от госкрепостничества к эксплуатации колонии методами монополистического финансового капитала. Принудительные культуры одна за другой отменяются (впрочем, кроме самой прибыльной — кофе). Сохраняется и эксплуатируется масса феодальных и патриархальных пережитков. Соответственно трансформируется и идеологическое обоснование колониализма в виде идей либерализма и политики «этического курса». В экономической и внешнеторговой областях слабеющая колониальная держава Голландия поневоле отступается от монопольной эксплуатации Нидерландской Индии, дабы сохранить свою политическую власть над ней.
Говоря о колониализме на Востоке, историки подчеркивают его двоякую миссию: с одной стороны, уничтожить старое азиатское общество, а с другой — заложить материальную основу современного западного общества в Азии, другими словами, промышленного капитализма.
Если это так, то приходится констатировать, что европейский колониализм не до конца справился с первой задачей, а вторую даже не пытался одолеть до конца XIX в. Голландский колониализм насаждал в Ост-Индии рабство там, где его никогда не было. Он уничтожил предпринимательские элементы общественных структур Нусантары, искусственно консервируя феодализм. В годы, когда на Западе развернулось победное шествие капитализма эпохи свободной конкуренции, он отбросил колонии к дремучему крепостничеству СПК. Он ликвидировал индонезийское мореплавание, довел до деградации местные уклады, обычаи, культуру, города. Батавия, столица «Нидерландской Индии», например, во II половине XVII в. насчитывала едва-едва 30 тыс. жителей: колонизаторы, опасаясь восстаний, искусственно сдерживали пополнение города за счет яванцев, и в том числе ремесленников, мелких торговцев, предпролетариата. При голландском владычестве индонезийское общество практически не могло генерировать собственной капиталистической прослойки, ибо колонизаторы сохранили сферу крупного предпринимательства за европейцами, а среднего — за азиатской инонациональной (арабской, китайской, индийской) буржуазией. Б индонезийском обществе колонизаторы неизменно занимали сторону застойных и отживших его элементов (например, адатных вождей Минангкабау, Аче и Явы) против предбуржуазии, выступавшей под знаменами фундаменталистского ислама. Скачок к эксплуатации методами финансового капитала был внезапным для неподготовленного населения, болезненным. Он вверг народные массы колонии в неисчислимые бедствия («раскрестьянивание», бурная пролетаризация, уголовный трудовой кодекс и пр.).
Что касается цивилизаторских и культуртрегерских потуг колонизаторов под занавес периода новой истории (модернизация системы земледелия, приобщение части местного населения к западному образованию, здравоохранению), то приходится констатировать, что они были, во-первых, сильно запоздалыми, а во-вторых — вынужденными. Их претворение в жизнь в конечном счете, по существу, диктовалось потребностями самой модернизируемой колониальной системы Нидерландов соответственно велению эпохи.
В исторической литературе указывается, что на Востоке[4] отсутствовало первое, основное условие буржуазной предпринимательской деятельности — безопасность личности купца и его собственности[5]. Если присовокупить к этому непрестижность занятия торговлей и ремеслом у населения государств хинтерланда (Матарам и его преемники), которые в конце концов возобладали над портовыми городами-княжествами, то, видимо, следует заключить, что «свой, собственный» капитализм не появился к завершению периода новой истории в Индонезии как уклад в достаточно зрелых формах.
Работая над текстом учебника, авторы неоднократно обращались к трудам нашего крупного историка, основателя современного индонезиеведения акад. А. А. Губера, чьими учениками (или учениками учеников) являются все члены авторского коллектива.
Весьма широко авторы привлекали также научную продукцию таких видных историков-востоковедов, как А. Б. Беленький, Э. О. Берзин, С. С. Кузнецова, П. М. Мовчанюк, В. А. Тюрин. Описывая культурноисторические традиции Явы, структуру и связи в яванской общине, авторы прибегали к статьям С. В. Кулланды и Э. А. Лалаянца по указанной теме. Авторы считают своим приятным долгом изъявить этим ученым свою искреннюю признательность.
Разумеется, авторы старались в максимальной степени привлекать молодую историческую науку Индонезии. Они обращались в первую очередь к шеститомной коллективной монографии «Национальная история Индонезии», изданной в 1976 г. при участии Сартоно Картодирджо и Нугрохо Нотосусанто; использовались, кроме того, труды Сукарно, М. Бухари, С. Вирьосупарто, А. К. Принггодигдо, М. Д. Сагимуна, Р. Сукмоно, Сламетмульоно, М. Ямина, П. А. Тура и многих других; «Исторический атлас» Индонезии под редакцией М. Ямина.
Авторы многократно обращались к капитальным исследованиям ученых Запада, освещающих историю Индонезии и ЮВА в целом. Это, в частности, монографии и статьи голландцев де Граафа, фан ден Берга, Схрике, фан Лёра, де Клерка, И. Крома, Я. Нордейна, Буке, Бюргера, Д. Коха, Т. Пижо, В. Стюттерхейма и др.; англичан Д. Дж. Холла, Фёрниволла, Б. Харрисона, Р. Уинстедта; американцев Б. Флекке, Р. Маквэй, К. Герца, П. Уитли, Р. фан Нила и многих других; фундаментальные работы французского ученого Ж. Сёдеса; немца Б. Дама; австралийцев А. Рейда, Дж. Легга, К. Пендерса, Дж. Инглсона и многих других.
