Строящихся и в самом деле в этом году оказалось не в пример много. Не бывало дня, чтобы мимо не прошли сплавляльщики вниз по реке, нередко доносились отдалённый стук топора и хруст сваливаемого дерева. Приходилось спать вполглаза, чтобы не стащили брёвна с делянки. Отеня ворчал на брата, мол, зимой надо было лес готовить, Колот отмалчивался. Работали яро, с утра до темноты валили деревья, разрубали на брёвна, потом корили. Через седмицу приехал Старк с сябрами — вязать и сплавлять по реке, а там уже коням работа. Насчёт коней и то добро: шли не только Старковы и Белавины, но и от всех иных сродственников.
Старк с восхищением рассказывал, что родич Белавы из Древичей дал такого хорошего коня, что пять брёвен за раз увозит, за ним лес валить не успевают, тот, что Отеня пометил.
От яростной работы парни спали с лица, осунулись, посуровели. Уже у себя в Осинках Колот отошёл, когда увидел во дворе, далеко перевалившие за тын желтеющие свежестью и пахнущие смолою брёвна, за грудой которых и старой избы-то было не видать. Остальные повеселели, когда выпарились в бане, выпили пива и до отвала наелись. Там уже пошли шутки и смех в воспоминаниях о своём лесном житье-бытье.
Артельщики не подгадили, явились вовремя впятером. Мастер, с которым торговался Колот, именем Кнур, почёсывая бороду, сдержанно похвалил сваленный ошкуренный лес. Намётанным глазом выбрал брёвна для нижних венцов. Рубить хоромы Колот думал по-новому, как рубят в Ладоге с Новгородом и теперь уже и в Киеве. Он толком не мог сказать, что и как нужно, показывал руками, злился на себя, что не может объяснить. Мастер, учившийся уже у местных умельцев, перенявших, в свою очередь, мастерство у ладожан, покивал головою, нарисовал на земле избу с клетью, показал, как будет идти галерея. Колот согласился, чуть поправив рисунок, не хотел, чтобы терем походил на Белавин. Когда уложили первый венец, смотреть собралась вся весь, судили-рядили, что-де боярский размах и зачем дом такой нужен. Колот огрызался:
— В Ладоге, в Полоцке да в Новом Городе у всех такие терема, это мы всё в землянках сидим. Чем мы хуже? Ну и что, что холодно у них и леса строевого полно, в хорошем доме всегда жить приятно, а то, что у нас солнышко поласковее да земля плодороднее, так не нам в укор, а предкам в заслугу. Северы, и те стены глиной мажут да травами пишут, то тоже своя красота. Вот построим терем, так и заживём лучше, чем полуночники живут.
Приехал Блуд, последнее время часто мотавшийся в Киев. Увидев задуманное, с завистью присвистнул, на предложение помочь, ответил невнятно, то ли поможет, то ли занят, и пропал.
По обычаю, после закладки дома пили пиво, но сдержанно, ибо работа только начиналась. И будто сорвали тетиву после первого венца, заработали споро и дружно. Мастер ловко отмерял углы, распоряжался, артельщики вырубали пазы, а потом все вместе тянули и укладывали брёвна. Вечером, уработавшись, ели за общим столом, затем валились спать в Отененой клети, откуда он на время съехал обратно в Старкову избу.
Когда уложили пятый венец, пришла пора посевной. Колот, решив, что работникам можно доверять — мастера всё же, а он только помехой будет — ушёл со всеми в поле. Бабы разрывались совсем между артельщиками, Отенеными детьми и мужиками, тут ещё Услада понесла. Зимава, срывая сердце, ругалась со снохами, те в два голоса огрызались. Однажды сама отнесла обед на поле, выговорила Колоту:
— Твоя-то дура, да и ты не лучше —- знал, что дом ладить будем, так нашёл время, когда удом махать, подождал бы ужо!
Старк не дал сыну ответить:
— Не гневи богов, колода старая! Внук у тебя али внучка будет, а она всё о себе мыслит! Чаю, не переломишся!
Дом тем временем рос. Приходили весяне, глазели, обсуждали. Шалые глуздыри смотрели издали на поднимавшуюся безоконную бревенчатую громадину, бросались с весёлым визгом врассыпную, когда кто-нибудь из древоделей в шутку им грозился. Брёвна тащили наверх уже верёвками, работа пошла медленнее и каждые руки были нужны. Колот со Стрешей Усладиным братом подрядился помогать.
Дошли до потеряй-угла, а там во второй раз пивом поить плотников надо. Как раз на два дня зарядил обложной дождь. Первый день перепились от души, угомонившись лишь в полночь. Во второй день, похмелялись, дождь, по всем приметам, заканчивался и завтра снова за работу. Пили тесно набившись в клеть, сегодня уже не такие весёлые и шутливые, как вчера. Кое-кто пытался хохмить, но не выходило. Мастер Кнур, склонившись к Колоту, молвил:
— Я давеча не говорил тебе: выходил обычаем в первые три дня в рассвет слушать на новый дом. В первый день всё путём — петухи пели да собаки брехали, а во второй помстилось, что человек где-то кричал. Наваждение, может, а всё же знай, что умереть может кто-нито у вас.
Слова предназначались только Колоту, его, а не Старка или Отеню, древодели по общему молчаливому согласию почитали главным, ибо его затея, его куны, он больше других радел за дом. Но речь Кнура слышали все.
— Волю Рода[64]не переломишь, не в людских то силах, — отозвался с противоположной лавки Старк. — Коли завещано — уйдёшь к навьим, хоть в подпол спрячься, не выходи на свет совсем, придёт твой час, и подпол провалится, живьём похоронит.
— Это точно, сколько сказок о том! — поддакнули из полумрака клети.
— А может, и в силах.
Все обернулись к говорившему Это был мрачный молчаливый древлянин Нежил, по глаза заросший чёрной бородой, обличьем сущий медведь, один ворочавший и вздымавший трёхсаженные брёвна. Рот он открывал редко и только по делу, в споры не вмешивался, Кнуру не перечил никогда.
— Что сказал?
— Человек над своею судьбою властен, вот что говорю! А боги вовсе ни при чём. Человек — вот, что главное! — повторил древлянин.
— Ты молчун, вот и молчи, что зазря ничевуху баять! — закипели друзья-артельщики.
— Много сказок, говорите? — продолжил спор Нежил — То не ведомо никому, правда али вымысел, а я вам расскажу одну, про которую все знаете. Как княгиня ваша... то есть наша, передала княжение Святославу после поездки в Царьград, оставила ему терем в Вышгороде, сама в Киев переехала, свалила кумиров на Старой горе и поставила себе хоромы. Никого не испугалась: ни богов, ни навьих, что рядом на буевище лежат. И ничего, и любит народ её и уважает.
— Неправильно всё истолковал ты! — горячился маленький носастый плотник по имени Дятел.
— Бог теперь другой у княгини, вот её и не тронули. А ещё говорят, что уговаривали волхвы её не разрушать капище, а она не слушала. Так волхвы богов-то и умолили, чтобы любимую народом княгиню не губили.
— А Бог у неё тот и был раньше!
— Как же она за язычника замуж вышла? Нельзя по их вере христианской. Отринула княгиня своего Бога, а потом заново крестилась.
— Одначе поп Григорий при ней неотлучно находился, и не ходила ни на один праздник, даже Корочун без неё был.
— Чего спорить без толку? Веру свою она не навязывает, вон, как у чехов было или у ляхов, и то главное.
— А не навязывает потому, что самостоятельности не дают, — рёк Колот впервые за спор, — ромеи не дали, немцы не дали. Помните попа немецкого? Еле живым к себе вернулся, ибо княгиня так на его кесаря Онтона озлилась, что даже охранной грамоты не дала.
— Ты почём знаешь?
— Кмети баяли, что при сём присутствовали.
— Что бы вы ни говорили, — снова прогудел Нежил, — а сожжённого Коростеня Ольге древляне до сих пор простить не могут.
Рассудительный Старк, махнув рукой на снова горячащегося Дятла, объяснял Нежилу, вглядываясь в его лицо, то появляющееся, то исчезающее в пляшущем свете лучины:
— Пойми, по иному сделать она не могла. То, что Игорь повадился к вам три шкуры драть — неверно, то, что вы убили его, то, может, и правильно. Тихо! — прикрикнул на зашумевших при этих словах гостей. — Вы так же бы и сделали.
И уже снова обращаясь к древлянину, продолжил:
— Но и Мал ваш какого ляда послов заслал свататься? Пришёл бы сам, повинился, виру заплатил, роту верности принёс бы. А тут с ляхами, по сказкам, кумился, к чехам дары слал. Великой Моравии ему захотелось, что ли? Что было — того не вернёшь. Разные мы люди с теми же ляхами, хоть и племени одного, а с русами — одинаковые, хоть и разные пращуры у нас. Вона, у Колота моего жена русинка, ты, Кнур, тоже рус, так вам свея какая-нибудь или чудь ближе по родству, однако от славян вас и не отличишь. Верно ведь? Не понимал этого Мал, а Ольга понимала. Ещё понимала, что, не разори она землю древлянскую, не только здесь бы власть её пошатнулась, все соседи плевали бы в нас. Вот ты, Нежил, говоришь — человек главное. Нет! Власть — вот главное. Не было бы у нас крепкой власти, не строил бы Колот сегодня терем, да и что говорить! Не было никаких бы походов в Хазарию. А что без власти? Прийдут находники, весь пожгут, жён и детей в полон уведут. Так какой толк терема ставить, богатство наживать, коль завтра отберут? Слышали про обров? То-то. Раньше, дед мой ещё говорил, продать что-либо — так за бесценок. Выйдешь из веси, так лихие люди пограбят, а на торг придёшь — обдерут как липку. Русы нас за своих не считали и грабили почём зря. Потому и Свенельда славяне поддержали за то, что славян равными обещал с русами сделать, не то, что бы он сделал с одной-то дружиной против всей земли? Не те господари были Аскольд с Диром. Нету князя — нет закона. А коли есть власть, но слабая и плохая, что только дани брать горазда да себя пирами тешить, то и вину за беды все на власть и валят: ребёнок от огневицы умер — князь виноват, засуха либо дожди проливные — вина на князе, палец топором оттяпал — опять князь. А коли власть сильна, поле пашешь, не боясь стрелы находника, дом строишь, какой, душа радуется, из села в село ездишь, не боясь лихих людей, прибыток растёт, голода нет, купцы на торгу не обдирают, боярин безнаказанно, токмо лишь по хотению своему, смерда плетью не перетянет, то власти той всё прощают: и капища порушенные, и богов новых. Вот придёт к нам Бог христианский и примете его, и храмы ставить будете, помяните моё слово.
