Переселили жителей деревни после чернобыльской аварии. Живут-обживаются люди на новом месте, не сразу и про Игната вспомнили: а где же он и в самом деле, потерялся старик, что-то не видать? Кинулись туда-сюда – нету. Председатель колхоза и парторг возвращаются назад в деревню, заходят в Игнатову хату, а дед, как ни в чем не бывало, сидит за столом в окружении полных и опустошенных бутылок, песню тянет о военном лихолетье. Глядит непослушными глазами на приехавшее начальство, пальцем машет:

– За мной приехали, значит? Нет, не поеду я. Тут родился, тут и помру. Да и разве же я дурак какой? Я же знаю, куда земляки самогон попрятали, то мне хватит пить его до конца жизни. Возвращайтесь. Игнат остается!

Через неделю за Игнатом снова приехали – на этот раз председатель сельсовета и парторг. Пугают деда:

– Умрешь же!.. Радиация очень высокая! Собирайся, сказали! Да и мы доложили выше, что вся деревня эвакуирована, а ты нас подводишь, Игнат. Если прознают наверху - худо будет. Нам. Не тебе. Так что давай!..

– Хе, нашли чем пугать – рацией,– заморгал глазами Игнат.– Нам же, слышьте, на войне в котелок с кашей таблетки подсыпали, чтобы к девкам не тянуло, так они, таблетки те, только через тридцать пять лет после войны начали действовать. А?

Заспорили как-то мужики, какая часть света больше. Один говорит, что Азия, второй называет Америку, а Платон – Европу. А чтобы глянуть в какой-нибудь учебник – не глянешь: кто из них, сельчан, держит все это? Учителя и ученики живут на центральной усадьбе, а в Залипьи – одни старики.

– Ты вот говоришь, Платон, что Европа больше,– переждав, пока угомонятся земляки, рассудительно заметил Иван Прилепа. – Неправду говоришь. Маленькая она. По тому сужу, что в войну напился я в поезде, а пока проспался – то всю Европу и проехали.

Как-то у нас запрещали водителям подвозить в кабине пассажиров. Еще при Горбачеве. Знал, конечно, об этом и Сидоренок – водитель мясокомбината. А ему как раз командировка – в саму Москву: колбасы отвезти.

– Собирайся, – сказал Сидоренок жене. – По магазинам походишь, может, что из одежды купишь – там, в столице, выбор побогаче.

Поехали. Перед самой Москвой останавливает гаишник. Козырнул. Попросил документы, а затем строго спрашивает:

– А почему у вас в кабине пассажир?

– Так это ж жена!

– Разницы нету – жена или кто. Нельзя. Придется вас наказать.

– А елки ж палки! – развел руками Сидоренок. – Как Горбачев свою Раю катает по всему свету, так ни слова, а мне раз в жизни нельзя на этом вот скрипучем тарантасе свозить свою жену в Москву, Кремль показать!..

Милиционер заулыбался, вернул документы: езжайте, так и быть. Доказательство важное.

Васёк снова вспоминает армию.

– Генерал один у нас был... Грузин. Мужик, скажу вам, ну очень даже интересный. Балакает-уши растопыришь. С акцентом. С юмором.

Как-то собрал он всех командиров полков, по городку ходят, что-то заметят, остановятся, рассматривают, постоят-постоят, идут дальше. А тут прямо перед ними на дороге куча лежит... Не буду говорить, вы догадались – чего. И все, как по команде, остановились, смотрят на кучу. Внимательно. Заинтересованно. А генерал спрашивает:

– Чей солдат наделал?

Полковники и подполковники пожимают плечами, переглядываются: кто его знает, однако... не мой, кажись... нет, не мой... мой на такое не способен... Здесь командир полка, по территории которого идут, сообразил наконец-то, что если куча на его территории, то и солдат, получается, его.

– Мой...–сказал так, будто бы голову его уже положили на плаху. – Мой... Простите, не видел, когда он это самое... а то бы я ему!..

– Молодец! Какой молодец! Дай руку!– и генерал крепко пожал руку растерявшемуся полковнику.– Корошо солдат кормишь! Смотри, какой большой куча!

У Семена два свата, Петро и Рыгор. Живут они в соседней деревне, нет-нет да и заявятся к нему в гости. Семен, можно сказать, не пьющий, хоть и добру пропасть не даст, да и хитроват он, а еще больше – жаден. Что же до сватов Петра и Рыгора, то они мужики простецкие и чарку даже очень уважают.

– Садитесь, сваточки, к столу ближе, – приглашает Семен, режет хлеб, сало, огурчик и ставит на стол бутылку и две чарки. – Хорошо, что приехали. Ну, как там наши дети? Не ругаются? Мирно, говорите, живут. То и пусть. Давайте за это выпьем.

Семен наполняет две чарки, одну берет сам, другую подает Петру, они оба выпивают, а Рыгор наблюдает. Закусывают. Потом Семен снова наполняет две чарки. Одну берет сам, другую подает Рыгору.

– Ну, а сейчас давай, сваток, с тобой выпьем.

Выпивают. Полбутылки Семен, полбутылки Петро с Рыгором.

И всегда так.

Мирончик работает актером. Роли, правда, ему отводят не главные, но занят в спектаклях довольно часто. На афишах в перечне фамилий после «в спектакле также заняты» – фигурирует и он. Больше за всех гордится Елизавета, что ее зять не пастух-бездельник какой-нибудь там задрипанный, а – артист! Телевизор по этой причине не выключается – все надеется Елизавета зятька на экране увидеть в спектакле или в кинофильме, но что-то не видно. И еще у старой сложилось впечатление, что если ее зять артист, то, значит, все может сделать. Без проблем. Даже сараюшку. Уж в кино артисты эти чем только не занимаются. Поэтому, когда на очередные выходные зять навестил тещу, получил наряд:

– Сделай, зятек, сараюшку. Корову дают в колхозе, а ставить некуда.

– Как дважды два! – уверенно сказал Мирончик. – Тут делов тех! У нас, в театре, эти сараюшки вылетают из мастерской, как оладьи из печи. Не говоря уже про дворцы разные. Материал... строительный, имеется ввиду, мне. Плюс гвозди, молоток, топор, ножовку. И можете приводить свою корову, матушка, хоть завтра!

Мирончик вбил на огороде четыре кола, обтянул их рубероидом, на рубероиде надлежащими красками нарисовал бревна, на крышу набросал разного хлама, а под дверь приспособил старый шкаф.

– Принимай, матушка, работу! – широко улыбался зять.

– Вот спасибо тебе. А я и знала, что если артист, то он на все руки мастер. Соседи вон удивляются: где ты, Лизка, леса на сарай набрала столько много, вроде бы и не лежал у подворья? Так я им и скажу – где! Пусть сами догадаются.

По случаю постройки сарая Елизавета хорошо угостила зятя чаркой, а пока он ел-пил, привела корову с колхозной фермы, закрыла: пусть привыкает к новому месту. Она бы, может, и привыкла, но как раз в это время рядом с сараем по сельской улице гнали с пастбища стадо, корова услышала знакомое рыканье и кинулась к своим, неся на рогах и спине весь тот сарай...

Хорошо, что зять еще не успел в город уехать – пусть полюбуется, какой он сарай сотворил.

– Тьфу! – плюнула от досады Елизавета.

– А вот для кур самый раз был бы, – рассудительно сказал Мирончик и почесал за ухом гвоздем: это все, что осталось от сарая. – Материал, понимаете, слабоват... Для бутафорского сарая – да, подходит, а вот на большее – извините. Извините – не тянет. Это и корова доказала. Покупайте кур.

– А если куры взлетят, зятек, вдруг с твоим сараем, что тогда?.. – скучно улыбнулась Елизавета и взяла под руку зятя, повела с огорода...

Приехали в село артисты. На сцене людей развлекают, у тех аж слезы блестят на щеках. И председатель колхоза, обычно строгий и надутый, как индюк, на этот раз не прячется – промокает и промокает носовым платком влагу на лице, а живот трясется у него, как та боксерская груша от молодецких ударов.