Получив информацию, Тюлькин появлялся в необходимое время как раз в том кабинете, где и надо было быть.
– Запишите! Я – Тюлькин! – перешагнув порог, заявлял он.
– Знаем, знаем, – раздраженно отвечали ему.
И записывали, поскольку не запиши – крику будет на весь белый свет. И на дефицитные товары (было и такое), и на гуманитарную помощь, и на культпоход в театр, и еще много куда.
В тот день тоже куда-то записывали. Куда - Тюлькин не знал.
– Запишите! Я – Тюлькин!
– Что, и вас записать? – удивилась активистка в очках на симпатичном личике.
– Обязательно, обязательно!
– Так вы же... – девушка поперхнулась, сняла очки, почему-то долго, не моргая, всматривалась в Тюлькина.
– Никаких «вы же»! Не запишете – буду жаловаться! Я–Тюлькин!
– Не могу я вас записать...
– Сможете! Вы, я вижу, новенькая?
– Да.
– Поэтому запомните фамилию.
– Запомнила: Тюлькин.
– Вот-вот!
Девушка встала, подошла к Тюлькину:
– Так вы же живой!
– Да, да, живой, и пока живой – должен везде побывать, всего попробовать. Записывайте, записывайте! Не будем портить отношений. Я вам тоже могу пригодиться...
– Я хотела сказать, что я только переписываю на чистовик...-девушка совсем, кажется, растерялась под напором Тюлькина. – Список составили без меня...
Тюлькин хитро улыбнулся, дотронулся до плеча девушки, прошептал:
– А вы, уважаемая, впишите. И всего делов-то. Нет такой бумаги, чтобы на ней не хватило места для моей персоны.
– Ну, как желаете! Запишу! – не выдержала девушка и решительно вывела на листке фамилию – Тюлькин.
– Спасибо, спасибо, вот и прекрасно, вот и хорошо, что нашел с вами общий язык, – Тюлькин помахал на прощание девушке ручкой.
... На следующий день был съезд творческого союза, делегатом которого являлся и Тюлькин. Председательствующий попросил почтить память тех, кого не стало за отчетный период, минутой молчания. Когда он назвал фамилию Тюлькина, а в списке она была последней, по залу прокатился шумок – делегаты оживились, начали искать глазами Тюлькина...
Тюлькин сидел и растерянно моргал глазами. Первый раз так промахнулся: не туда записался.
ЭХ, ЖЕНЩИНЫ, ЖЕНЩИНЫ!
Новогодний банкет был в самом разгаре, когда Сыроежкина, как всегда, вылезла вперед. Она окинула хитроватым взглядом всех, кто сидел за праздничным столом, и предложила:
– Внимание, товарищи! От имени женщин предлагаю каждому откровенно, не виляя хвостиком, признаться... да-да... кто изменял своей жене в уходящем году. И сколько раз.
Мужчины удивленно и растерянно переглянулись. Женщины застучали в ладошки – подбадривали своих рыцарей, чтобы те поскорее выкладывали все.
– Ну, с кого начнем? – стрекотала Сыроежкина. – Что, нету смелых?
Таких сначала не находилось.
– Мужики, что-то вас не слыхать!..
– Ну, Дон Жуаны, почему притихли?
– Попались! – издевались над сильным полом жены.
Первым набрался смелости Трушков:
– Я, например, не изменял. Спи спокойно и в новом году, Зинуля!– он приложил руку к сердцу и сел.
Почти то же самое сказали и все остальные. Кроме Белкина. Белкин же не спеша поднялся со своего места с бокалом в руке, немножко отпил шампанского, серьезно, не моргнув глазом, отчеканил:
– Что было, то было. Врать не буду. Прости, Галя. Изменял я. Были у меня женщины. Одну из них звали Лариской, другую Наташкой, третью Клавкой, четвертую Верочкой, пятую...
Все засмеялись.
– Ну и шутник ты, Белкин! – промокая влажность носовым платочком на глазах, перебила его Сыроежкина. – Так рассмешит не каждый!.. Артист. Тебе только Дедом Морозом быть! Галя, ну у тебя и муж!.. С ним, видать, никогда не скучно!
Белкин немного замялся. Он хотел продолжать, но Сыроежкину было уже не остановить. Он сел на место. «Вот и скажи им правду!– сокрушался Белкин.–Эх, женщины, женщины! Сбрешешь – поверят, а правду скажешь – никогда...»
ПРОЕХАЛ!..
«Гляньте вы, зашли в автобус и хоть бы хны...и едут безбилетниками... зайцами... даже на компостер не поглядывают... А я что – лысый? Только успеваю вытягивать из кармана билетики, только и щелкаю компостером, – рассуждал Рудькин, держась за поручень. – Нет, и я не лыком скроен. Или у меня копейка лишняя?»
Возвращался с работы Рудькин в приподнятом настроении, идея ездить бесплатно в общественном транспорте, что пришла к нему сегодня утром, согревала под одеждой, и он время от времени бросал короткие взгляды на тех, кто входил в салон. Мало кто вытягивал талончик на проезд. «Вот-вот, – рассуждал Рудькин, – и всегда так... Нет, и мы не лаптем борщ хлебаем. Смотришь, раза три проеду, и буханка хлеба будет. Или поллитровка молока. А это уже что-то значит...»
Как и водится в таких случаях, на линии появился контролер.
– Товарищи, подготовьте талончики для проверки, – потребовала женщина в черном беретике, окинув строгим взглядом салон.
«Буду держаться да последнего, – твердо решил Рудькин и достал на всякий случай талон, зажал в кулаке. – Если что – компостер рядом, успею... Женщина же далеко еще...»
Оставалось ехать неполных три остановки. Далековато. Рудькин почувствовал, что взмок лоб, труднее сделалось дышать, а пальцы на руке подрагивают. Он не сводил глаз с женщины-контролера, черный беретик которой был все ближе и ближе. Рудькин видел, как верткие парни вьюнами проскальзывали между пассажиров, прячась от контролера, ухитрялись проскочить, а большинство предъявляли проездные билеты...
«Все, успел!» – с облегчением вздохнул Рудькин и соскочил на асфальт, он отдышался, вытер взмокший лоб. Талон все еще был зажат в кулаке. Рудькин смял его и по привычке швырнул в урну для мусора...
ИМПОРТНЫЕ ТУФЛИ
Ложкины обедали, когда тявкнул звонок.
–Вася, поинтересуйся, кто там, – подтолкнула мужа супруга.
– Сейчас, – быстро среагировал и на звонок, и на требовательно-приказной взгляд Вася и заглянул в глазок: по очкам и шляпе узнал товарища по работе Сивчика и сразу вспомнил, что тот должен был, как и договаривались, принести ему импортные туфли. Хвалился Сивчик, что больно уж модная, симпатичная обувь, только ему немножко маловата – жмут туфли, поэтому, хочешь того или нет, приходится вот сбывать. Жалко, но что поделаешь - не любоваться же на обувь, ее носить надо, а, вишь, не получается. «Да и продавать лишь бы кому не хочется, – говорил Сивчик.–Это вот если бы кто из друзей взял, другое дело: долго вспоминать меня потом будут хорошим словом, а чужак сразу и забудет». Примерить импортную обувь первым согласился Ложкин.
И вот Сивчик стоит с коробкой перед дверью. Заходит, здоровается.
– Танюша, – зовет Ложкин жену. –Посмотри, что мой коллега по бригаде принес – импортные туфли. Я же забыл тебя предупредить. Ему малы, ну, а как они будут на моей ноге? – вскоре Ложкин топал по квартире в новеньких туфлях.–Самый раз. Как на меня сшиты. Ну так что, Танюша, возьмем?
– Конечно, любимый, – Танюша покрутила в руках туфли, удовлетворенно причмокнула языком.– Красивенькие – слов нету. Да и ноские, видать, будут, раз импортные... Надолго хватит. Цена тоже не сильно чтобы кусалась. Бери, бери, Василек, и не задумывайся. А товарищу своему спасибо скажи.
– Да, да... Вот я, пользуясь моментом, сразу и говорю: спасибо тебе, друг, за обувь. – Ложкин похлопал Сивчика по плечу.
– Да не за что, – промямлил Сивчик. – Не лишь бы для кого старался – для тебя, Вася.
Затолкав в карман деньги, Сивчик пожелал долго носить обувь и сразу исчез.
– Правда же, хорошенькие туфельки? – опять посмотрел на жену счастливый Ложкин, широко улыбнулся... И вдруг улыбка молниеносно исчезла с его лица. Перед ним стояла совсем другая жена – лицо надутое, красное, похожее на перезрелый помидор. И взгляд такой, будто бы Ложкин принес в день зарплаты всего несколько «зайчиков».
