– Ищите! – разрешил сам себе Пахом и начал искать.

Нашёл. На антресолях.

– Что это?– спросил он сам у себя.

–Дистиллированная вода,– ответил.

– Разрешите попробовать?

– Разрешаю.

Пахом наполнил стакан и залпом выпил. Закусывал и думал: «Плохо спрятал. Совсем. Найдут, и говорить нечего. Сейчас, сейчас я так законопачу этот самогон, что пусть треснут милиционеры, но дудки найдут».

Пахом прятал самогон ещё несколько раз, нажимал кнопку звонка, спрашивал сам у себя, кто это, разрешал делать обыск и попробовать дистиллированной воды. Прятал в шкаф, под кровать, в диван, в мех с картошкой... и всякий раз находил. Совсем растерялся мужик. А когда уже не было чего прятать, в дверь и в самом деле позвонили.

– К... кто... та-а-ам?– икнул несколько раз подряд Пахом и поднял осоловевшие глаза на дверь.

– Милиция! Поступил сигнал, что у вас есть самогон! Открывайте! Да пошевеливайтесь!..

– Да пошли вы! На хутор бабочек ловить, и-и!.. – Пахом попробовал подняться, но не смог, и он, грозясь, помахал непослушным пальцем на дверь. – Сколько можно, спрашиваю? Сколько можно меня, честного труженика, тормошить? Я не понимаю! А? Я же вам открывал сегодня... дай память.. сем раз. Совесть иметь надо-о!..

У самодеятельной поэтессы Потерухиной дочь живет в столице, а сама она – провинциалка: когда-то работала в районной газете, сейчас уже на пенсии. Живет одна. И то ли от скуки, то ли по велению души нырнула, словно в омут, в поэзию. Всосало. Даже книгу стихотворений издала.

В очередной приезд в столицу Потерухина набралась смелости прочитать свои стихи у памятника классику, где толкались литераторы на любой вкус. А после – вот счастье-то! – к ней подошел бородач, легонько взял поэтессу под локоть и отвел в сторону.

– Я могу помочь вам издать книжку стихотворений, – сказал уверенно и убедительно. – Слушайте меня внимательно и запоминайте. Я издаю ваши стихи, и вы возвращаете мне затраченные деньги. Известно, с наваром. Выступать вы, я заметил, умеете, аудиторией владеете, поэтому проблем больших с реализацией сборника не вижу. Я заключаю с вами договор. Приносите стихи. Чем быстрее, тем лучше. Вот адрес...

Книгу издали. Оставалось сбыть. Это оказалось не таким легким делом, хотя Потерухина крутилась, как белка в колесе. Общежития, электрички, площади, памятники - везде здесь можно было встретить поэтессу. Звучали стихи! Потерухина, понемногу собрав часть денег, относила их бородачу. А издатель чуть позже интересовался:

– Ну, как у нас идут дела?

– Так себе. Стараюсь. Осталось всего сто долларов...

– Даю вам, так и быть, еще три месяца. Действуйте.

Потерухина обрадовалась и приятной новостью похвалилась дома. Дочь и зять как раз ужинали. Услышав такую новость, у зятя выскользнула из рук чашечка с кофе, он широко раскрыл рот, а потом, придя в себя, переспросил:

– Так что ... и все эти три месяца вы будете жить у нас?

– Да. Буду. А где же?

– Сто, говорите, долларов еще надо собрать тому бородачу?

– Да, да: сто.

Зять ничего не ответил, а на следующий день раздобыл где-то необходимую сумму денег и вручил их теще-поэтессе: рассчитаться с издателем.

Сейчас она сидит у себя дома и пишет новую книжку.

Петру Селивановичу исполнилось пятьдесят. Круглая дата. Юбилей. По этому случаю друзья-коллеги собрались вместе в актовом зале, чтобы поздравить своего руководителя. Звучали пламенные речи, вручались ценные подарки и красивые цветы. Брал слово даже сам министр. А потом, слегка крякнув, попросился поздравить юбиляра инженер Тиханчик, мягкий, интеллигентный с виду и в самом деле тихий человек, который раньше никогда на таких торжествах не подавал голоса. Он определенное время смотрел в зал, несколько раз поправил на носу очки, кряхтел и сопел, а лишь тогда, кинув короткий взгляд на юбиляра, сказал:

– Тут много говорилось самых разных слов. Слов хороших и красивых. А как же – юбилей... сами понимаете... ага. Надо. Руководитель же он наш, Петр Селиванович. Отец. Поэтому простите, что и я буду хвалить юбиляра. А чем я хуже других? Ко всему услышанному тут добавлю, что и мужчина он хороший... на высоте, как говорят. Орел. Тут вот сидит его половина, Генриетта Сергеевна... она подтвердит. Вижу, вижу: мои слова в яблочко. Так-так. За ним, нашим уважаемым Петром Селивановичем, бегают все наши женщины, а с некоторыми он даже заводит романы... Служебные, так сказать... Как в кино...

По залу прокатился шумок, люди повернули взгляды на жену юбиляра: и надо же такое ей услышать, бедненькой, от какого-то там инженера Тиханчика! Выбрал момент, поганец! А тот, не обращая ни на кого внимания, сыпал дальше:

– И когда ему бы, казалось, успевать везде? Работы много. Реконструкция. С планом запарка. Новые технологии внедряем. Однако – успевает. Молодчина. Моя жена, кстати, тоже призналась, что директор наш – настоящий мужчина. А жене своей я верю, она никогда не врет. Она меня, да-да, несколько раз Петькой назвала, хотя я – все вы хорошо знаете – по паспорту Егор. Так что, уважаемый Петр Селиванович, желаю вам и дальше пользоваться таким уважением у женщин...

И Тиханчик сел.

Сидел и юбиляр.

В большой, как показалось всем, луже.

– Контролеры, контролеры идут! – прокатилось в пригородном поезде, и Тюлькин потянулся к сумке, которую незадолго до этого аккуратненько поставил на верхнюю полку. Стянул, развязал узелки.

– Пусть идут, – сказал он уверенно и постучал по сумке.– Бесплатно не привык ездить. На шее у государства не сижу.

А контролеры – люди шустрые – тут как тут.

– Ваш билетик! – выросла перед Тюлькиным женщина со сверкающим компостером в руке.

– А, простите, сколько стоит сейчас проезд до Тереховки? Как и раньше? – навострил уши Тюлькин.

– Шестьсот!

– Понятно! С меня – сто пятьдесят! – Тюлькин быстренько достал стаканчик и забулькал в него из бутылки.

– Что вы делаете, гражданин! – занервничала женщина-контролер.–Показывайте билет или платите штраф. Он, гляньте только, пить вздумал в общественном транспорте. Быстрее, быстрее!

– Готово! – и Тюлькин, улыбаясь, подал стаканчик контролеру.– Тютелька в тютельку.

– Я... я не пью! – зарделась женщина.

– А пить и нельзя, – серьезно ответил Тюлькин. – Она, эта водка, – не ваша, она – государственная. С этого времени – собственность дороги. Отнесите ее в кассу. Или на склад. Вместо тех денег, которые я должен был заплатить за проезд.

Женщина неловко пожала плечами, ничего не понимая, беспомощно посмотрела на пассажиров, ожидая от них сочувствия и понимания: что мне делать, скажите ,только с этим чудаком?

А Тюлькин продолжал держать стаканчик в вытянутой руке.

– Берите, берите! Не бойтесь, водка качественная. Сами же делаем. Знаем, что нам будут зарплату выдавать бутылками с крепкими напитками, то лишь бы что не выпускаем. А как же! Так что не волнуйтесь. Видите, сколько у меня тут бутылок? Аванс, аванс получил. Полмесяца буду ездить в общественном транспорте и платить разные штрафы...

Женщина-контролер сделала вид, что Тюлькин больше не существует вместе со своей водкой , и повернулась к старушке , которая держала на изготовке полвилка капусты.

– Я, детка, – пенсионерка, то с меня половинка... Пенсию задерживают... Берите, берите... Капуста хорошенькая... Своя...

Женщина с компостером начала вдруг терять сознание, и ее не было кому поддержать – руки пассажиров оказались заняты сосисками, сардельками, яйцами, подшипниками, гайками...

Бесплатно наши люди ездить не привыкли!