– Фу-у, – вздохнул он, – чуть дотянул. Катюша, глянь, но сначала взвесь: килограммов пятнадцать, не менее. Во отхватил, а? В кассе, правда, не пересчитывал – к утру не управился бы с моими математическими способностями. Да и зачем? У нас же не обманывают. Писателей уважают. Ну, на бутылочку коньяку презентовал, не без этого. Когда у тебя радость, то и другим пусть хоть немножко веселее будет.
Жена была на седьмом небе. Увидела деньги – и у нее сначала отняло язык, она только и могла кивать головой, счастливо улыбаться: наконец-то заживем! Когда она видела еще столько денег? Где? Может только в кино. Или у Якубовича в «Поле чудес». Но это же – свои. Бери. Распределяй – куда их девать, какие дырки в семейном бюджете заштопать.
– Иваночка, мой родненький, умничек ты ясненький! – поцеловала в щеку. – Пусть тебе здоровьечка Бог даст. Можешь даже выпить сегодня сто граммов.
Степкин удовлетворенно крякнул.
Жена перевернула дипломат, пачки денег расплылись на журнальном столике. Еще определенное время, словно завороженная, она смотрела на них, а потом энергично подхватила мужа под руку:
– Обедать, обедать, обедать! Ты сегодня заработал!..
Не успели Степкины сесть за стол, как позвонил сын, передал привет от жены и внука, а потом, как бы между прочим, поинтересовался:
– Папа гонорар получил?
Поскольку в эту минуту папа наполнял в рюмку свои законные сто граммов, а мать разговаривала по телефону, то она, воровато оглядываясь на мужа, прошептала:
– Получил...
Вскоре вспомнила про родителей и дочь. Позвонила. Жива, значится, и здорова, в семье все хорошо... Тоже поинтересовалась гонораром. Пообещала приехать – навестить стариков.
Шумно сделалось вскоре в квартире Степкиных – дочь, сын, зять, невестка и внуки появились почти одновременно, как будто сговорились. Были даже поцелуи, чего раньше не замечалось. Потом все устроились за праздничным столом. Используя ситуацию, Степкин пропустил еще рюмочку. Жена даже прослезилась: «Бедненькие мои, как же вам без нашего папочки?»
Степкин молчал. Он пропустил еще сто граммов, на что жена также не среагировала, встал с места, попросил внимания.
– Денег я вам подброшу. Так и быть. Но! Сначала скажите, как называется мой роман, за который я получил гонорар?
Минута молчания. Пошла вторая...
– Ну?
– Папа, какая разница, как называется? – прижалась к его плечу дочь, нежно погладила последние завитушки на его голове. – Главное, ты – талант! Мы гордимся тобой!
Взрослые не пожалели аплодисментов.
– Спасибо! – поднял руку Степкин.– Спасибо. Приятно услышать, что вы мною гордитесь. Ну, а кто читал этот роман? – Он неторопливо обвел взглядом каждого, кто сидел за столом, и, видимо, пожалел, что вылез с этим глупым вопросом: если даже названия никто не знает, то где же там про то чтение заикаться. – Эх, гонорарные вы дети! – Степкин дернул носом.
Он выбрался из-за стола, взял на столике журналы с напечатанным романом, протянул по экземпляру сыну, невестке, дочке, зятю...
– Они прочитают, Иваночка, прочитают, – защебетала жена.–Тебе, может, еще рюмочку?
– Рюмочка подождет, – спокойно и уверенно посмотрел на жену Степкин: пусть почувствует, что сегодня он может сам покомандовать за этим столом не хуже, чем она. Потом направил взгляд в сторону двери. – А вам, уважаемые, вот что скажу: когда прочитаете роман – приходите. Через недельку не будет вас – опоздаете: у меня путевка в дом отдыха.
... Через три дня дети рассказывали Степкину содержание его нового романа.
КАРАСИ НА ПЕСКЕ
Все началось с письма от сына Михаила, который сообщал, что приедет не один, а с девушкой, будущей женой.
–Надо встречать...– сказал Леон Матрене.– Пригласим гостей, родственников и соседей, чтобы они, понятное дело, с Михайловой девчушкой познакомились, может, и свадьбу попросят. Готовиться надо. Погляди, сколько у нас сахара, Матрена. Хватит на это самое... Ну, сама знаешь... Тебе ли говорить... Водка в сельмаге больно уж дорогая... Одним словом, будем готовиться...
Как только в бочке прекратился процесс, Леон сказал сам себе: «Пора».
Утречком, когда деревня еще спала, Матрена на плоскодонке отвезла Леона на остров, а сама вернулась домой. Однако ж шило в мешке не спрячешь: сосед Понтик заметил, что Конопелька потянулся через огороды к озеру с немудреными и хорошо ему знакомыми приспособлениями. Понтик имел на Леона зуб, и поэтому даже очень возрадовался, подтянул штаны и сразу же взял направление к дому участкового, решительно постучал в окно. Вскоре в нем показалось заспанное лицо милиционера Кузовки.
– Ну, чего у тебя? – протирая глаза, лениво спросил тот.
– Ты вот спишь, дрыхнешь, а Леон уже на острове самогон тиснет. Штрапуй! Всех штрапуешь, а его что ... не видишь? Или может ты через одного штрапу даешь? Гляди, хоть ты мне и родственник, но могу и повыше заявить. Бумага есть. И ручка. За мной не заржавеет...
Участковый только вздохнул. Удовлетворенный Понтик вернулся домой, бодро почесал руки: вот так, Леонтий, теперь запоешь у меня Лазаря! Будешь знать, как лезть со своей простыней.
Леон тем временем приспособил аппарат, разложил огонек, и вскоре в трехлитровую банку со звоном упала первая капля...
Старик не сразу услышал плеск весел по воде. Насторожился – на берег надвигалась милицейская фуражка. Испугавшись, Леон сразу же бросил все и спрятался в зарослях, начал наблюдать, что ж делается возле его аппарата...
Участковый тем временем важно направился к очагу. Осмотрелся по сторонам.
– Леон, выходи! Твой агрегат, сразу узнал, – услышал старик требовательный голос Кузовки.– Не прячься. Будем акт составлять. От закона не спрячешься.
«Нет, смолы...– рассуждал Леон. – Этак меня не возьмешь. Еще неизвестно, кто кого...»
Кузовка походил-повздыхал возле агрегата, позвал еще раз Леона, а потом заметил, что огонек притух, перестало капать в банку. Непорядок. Как человек хозяйственный, он подбросил дровишек, и самодельный напиток снова побежал тоненьким ручейком.
«Что он хоть тут производит? Может, снять пробу?» – участковый подставил стакан, и когда нацедилось граммов сто, отломал от буханки хороший ломоть хлеба, достал в Леоновой торбочке сало, луковицу, глянул в ту сторону, где скорее всего спрятался самогонщик, и засмеялся:
– Сиди, Леон, мне и одному хорошо!
И вылил содержимое стакана в рот. Одним махом. Передернуло: первачок что надо! Хорошо закусил.
– Сиди, Леон, мне и одному тут нравится, – повторил Кузовка и снова подставил стакан.
Потом – второй раз, третий...
Когда Леон вскочил в лодку участкового, тот громко и красиво напевал: «А я лягу- прилягу...»
Старик добрался до берега, помчался в контору.
– Девчата, срочно позвонить надо, – попросил он разрешения, набрал 02 и аж заревел в трубку: – Алле! Милиция? Докладываю, значит, ситуацию... Участковый Кузовка... в Борках... на острове чимергес тиснет... Сам видел...
Все, кто был в конторе, удивленно переглянулись...
Кузовка спал, подложив под голову фуражку, когда приплыли на остров его коллеги.
... Леон и бывший участковый Кузовка часто сейчас вместе ловят карасей. Только никогда не сидят рядом. И еще: оба не любят поглядывать на остров. Леон – потому, что конфисковали его самогонный аппарат и вклеили штраф. А участковый – из- за того, что лишили милицейского мундира.
А караси прыгают на песке, как на сковородке. Приличные такие караси. И мужикам полезное занятие...
ПРОМАХНУЛСЯ
Тюлькина хлебом не корми, а дай куда-нибудь записаться. Ну, например, формируется туристическая группа – конечно же, за счет профсоюза или хорошего спонсора, – Тюлькин тут как тут:
– Запишите! Вы записали? Дайте убедиться на собственные глаза, поскольку кому и доверяю, то им, уважаемым, – Тюлькин напяливает на переносицу выпуклые очки, подносил к ним бумажку и, заметив свою фамилию, удовлетворенно улыбался.– Вот сейчас вижу. А куда, не подскажете, завтра будете записывать?
