Один раз меня так объегорил, что и людям совестилась рассказывать. Тебе расскажу. А то на тот свет унесу. Это ж самогон спрячу – непременно найдет! Весь огород перепорет вилами, перелопатит, сено-солому перетрясет... И налижется. А тут ищет, ищет, а найти не может. Так что тогда делает, паразит? Наливает в трехлитровую банку воду – как раз столько, сколько и самогону в ней заприметил. На стол поставил. Хлеба нарезал. Сала кусок положил. Огурчик. И в окно поглядывает, когда я из магазина возвращаться буду. Переступаю порог, а он лежит на диване и храпит, все равно как пьяный. Глянула я на стол – и обомлела, руками всплеснула: «А боже! Что б тебя, паразит, мухи покусали! Что б ты сдох! В корчи спрятала – и там нашел! Тьфу!» Быстренько за банку со стола, и перепрятала «самогон». А нет, чтобы попробовать, что в ней было, и на огороде ковыряюсь спокойно себе. А он корчи разбросал, они же перед самым порогом лежали, нашел самогон и почти весь выдул. Ну, и не обормот же Егорка, земелька ему пухом, черту...

Вот, хоть и причина была сегодня вспомнить его...

Маргарита Семеновна ковырялась на кухне у плиты, а Рыгор Павлович, ее муж, просматривал в зале на диване свежие газеты. Он что-то бормотал себе под нос, а когда автоматной очередью до него долетала новая порция горячих и раскаленных, слово угольки из камина, словечек с кухни, фыркал, отбрасывал голову, глубоко и горестно вздыхал, слегка постанывал.

– И сколько будет эта дружба продолжаться? – на этот раз Маргарита Семеновна вынырнула с кухни сама, вытаращила на мужа разъяренные глаза.–Ответь мне! Что дает тебе эта никому не нужная дружба? Никак понять не могу. Одни неприятности – и только...

– Хватит тебе, – старался урезонить жену Рыгор Павлович. – Человек как человек Яковлев, таким же воздухом дышит, как и мы.

– Ах, так! Ты, значит, за него! – совсем, кажется, выходила из себя жена. –Гляньте только, люди, кого я в доме держу! Чужого человека! Инородное тело! Нет, вы только поглядите, поглядите!..

– Поехала, – еще больше втиснулся в диван Рыгор Павлович и отгородился от жены газетой, но Маргарита Семеновна так рванула ее, что муж от неожиданности выпустил очки, которые держал вместе с газетой в руке, и стеклышки рассыпались по полу...

– Что, неприятно слушать? Но ты слушай, слушай, дорогой, может, хоть какая-то польза будет. Капля воды и та камень точит. Спрашиваю: когда положишь ты конец этой дружбе? Ты мужчина или баба в штанах? У тебя совесть, честь в конце концов есть?

– Есть, есть и совесть, и честь, – продолжал отбиваться Рыгор Павлович.

– Есть, говоришь? Что-то я не вижу. Вчера, значит, встречаю того Яковлева. На улице, где ж еще! Темно уже, все нормальные люди «Марию» смотрят, чай пьют у экранов, а он, как бездомный, болтается. Напарника ищет – такого же, как сам...

– Ну-ну... и что дальше?

– Вот и ну, вот и ну... Только о себе думаешь. Чтобы брюхо натоптать, на диване полежать... Поразит!

– Заладила: Яковлев, Яковлев...– поморщился Рыгор Павлович. – Не трогай ты его, пусть живет себе спокойно. Ну, приложил однажды руку... не сдержался. Мужик ведь. С кем не бывает? Да и не тебя же он в конце концов тронул...

– Хм, еще не хватало, чтобы меня! – Маргарита Семеновна приняла воинственный вид и, казалось, хоть сейчас готова была дать отпор любому агрессору. – Я ему, ироду, в один момент голову открутила бы! Ты только посмотри на него, гад такой, а! Все только и делает, чтобы людям напакостить, нервы попортить. Одна у него мысль, одна...

На кухне что-то закипело, забулькало, и уже оттуда доносился энергичный, звонкий, полный ненависти голос Маргариты Семеновны:

– Я это так не оставлю! Если муж тюха тюхой, то сама постою за честь семьи! Сама! Я покажу этому Яковлеву, где раки зимуют! Попомнит! Что делать остается, когда мужика в доме нету?

... Утром следующего дня Маргарита Семеновна привела четырехлетнего сыночка Юрочку в детский садик и потребовала: «Подайте мне сюда Яковлева!»

Пригородный дизель-поезд монотонно отстукивал колесами, останавливался через каждые пять минут – высаживал и подбирал людей, а потом, слегка напрягшись, набирал скорость. Пассажиров в каждом вагоне было – что селедки в бочке: не каждому повезло даже удобно стоять.

Обычная в таком случае картина: одни дремлят, другие впили серьезные лица в детектив или в газету, третьи же, которым повезло или нет с местом, безразлично кидают взгляды на пробегающий за окном пейзаж. И вдруг: «Ку-ка-ре-ку-у!» Вагон грохнул от смеха. Петух внес такое оживление, что не передать. Потом «ку-ка-ре-ку-у!» повторилось. Смех был уже не такой дружный, как минуту или две назад, но все же был... Словно артист, отвечая на аплодисменты благодарных зрителей, петух продолжал развлекать людей, пока те наконец-то совсем не насладились его пением. А позднее и петух замолчал, и люди притихли. Снова – детективы, газеты, безразличные взгляды за окно, на соседа. Да вот что интересно: ну, а если бы петух закричал где-то на сельской улице? Пой себе, никто и глазом не моргнет. На городской же – интересно, откуда он здесь? В вагоне – тоже интересно. Всему, говорят, свое место. Так и с этим петухом получилось.

Возможно, я и не вспомнил бы обо всем этом, но очень уж интересным показался мне дедок, который вез крикуна в корзинке. Деревенский дедок. Он подсел где-то посреди дороги, и проехал всего две остановки.

– Это особенный петух, – кидал дедок короткие взгляды по сторонам.– Ему цены нету. Таким петухам памятники надобно ставить, а моя баба – да ну ее! – забей да забей. Вишь ты, что надумала сделать. Нет, Петя, тебя в обиду не дам. Ты меня выручил, и я тебя не обижу. Родина своих героев помнит. А это ж, братки, перебрал я надысь грешным делом, голова раскалывается на части, а баба фигу вместо похмелки подсовывает. Знаю, что есть. Злой, глаза бы мои ее не видели на то время. Я к ней и так, и этак, а она заупрямилась – хоть ты что ей делай. Помираю, можно сказать, а не понимает. Где ж бабе мужика понять? Ну! И медали, что на фронте заработал самым честным путем, не в зачет. Сижу на лавке во дворе, горюю. А тут, вижу, петух в палисаднике ковыряется... Заинтересовался я, наблюдаю... И – верите? – показалась крышка... Я еще больше заинтересовался. «Давай, давай, Петя, не тот ли это клад, который и для меня интерес имеет?»– подбадриваю. Так! Она, трехлитровая банка! Чудеса! От радости я подняться с лавки не могу – ноги отняло. Подбегаю все ж, помогаю петуху... он мне, как разумное существо, уступает: пожалуйста, дальше сам копай. И стоит рядышком, наблюдает за мной. Вытаскиваю. Фу-у! Вот тут я, благодаря петуху, и поправили без того никудышное свое здоровье. Так что, этот петух – герой. А баба: забей, в чугунок ему пора. Это кому? Петуху этому? А смолы ты не ела, старая? Ни за что. Пока сам живой - и петуха не дам в обиду. Вот и спасаю его, бедолагу. К дружку своему везу, пусть у него поживет... подальше от вражьего глаза... А жене скажу: так откуда ж я знаю, куда он, Петя, девался? Не видел, скажу. А Степан в обиду не даст. Он меня поймет. Продлим активную жизнь петуху. А то, вишь ты, в чугунок... Много чего вы хотите-желаете от нас, бабы! Скажи, Петя?

Петуха же, пока и вез его дедок, не было слышно: спал. Как все равно знал, что нет причин волноваться, мужчины выручат, как когда-то и он их...

В аллергическое отделение обратился больной – мужчина средних лет, немножко ожиревший, лицо в красных пятнах, вроде бы его кто раскрасил.

– Задыхаюсь, доктор, – пожаловался он.

– Это я вижу. Как и вижу, что у вас аллергия. Интересно, от чего она могла появиться?