В комнатах было душно: он вышел на крыльцо, вдохнул всей грудью холодный предзимний воздух, стремясь очиститься, освободится от всего, что мучило и томило его этой осенью.

Топот копыт привлек его внимание. По разбитой дороге, едва схваченной первым морозом, ехали два всадника в гусарских мундирах. Сергей вгляделся – и узнал Артамона.

Командир Ахтырского гусарского полка был настроен решительно: слухи о том, что общество открыто и скоро могут начаться аресты, дурное настроение любимой жены, отлучившей его от супружеского ложа, а также повсеместное зловластье надоели ему хуже, чем захолустное местечко Любар, в коем стоял его полк. Дождавшись первого же заморозка, он взял с собой ротмистра Семичева и отправился в Киев, уже по дороге решив заехать к кузену в Васильков – следовало посоветоваться о том, что делать дальше.

Выслушав рассказ Артамона о том, что общество, судя по всему, открыто, что многочисленные шпионы и предатели уже поспешили донести властям имена всех заговорщиков, Сергей вновь ощутил тошнотворный приступ отвращения к себе и еще раз мысленно проклял себя за малодушие. Конечно, Артамон был склонен к тому, чтобы преувеличивать опасность, но в его словах, несомненно, была доля истины – горькой, едкой и отрезвляющей, как запах нашатыря.

– Что думаешь о сем? – спросил Артамон, испытующе глядя на Сергея, и продолжил не дожидаясь ответа, – я думаю – действовать надо, пока нас всех по одиночке не перехватали… Лично я от дела не отступлюсь, хоть ты режь меня. Слово чести! Хоть завтра свой полк подниму в поход против зловластья! Тиран падет под нашими ударами!

Решительность Артамона, его румяное от свежего ветра и быстрой скачки лицо, ободрило Сергея: «Не все еще потеряно, – подумал он, – если обстоятельства против нас, надобно не сдаваться, не бежать, не прятаться, а противостоять им. Только так победить можно».

– Согласен с тобой всецело, – твердо произнес он, пожимая руку кузену, – я с тобой.

– Слово?

– Слово.

– Доброе утро, Артамон Захарович, – заспанный Мишель в одной рубашке, босиком вошел в комнату. Волосы его были взлохмачены, на щеке отпечатался след от подушки. Он потер кулаками глаза, зевнул сладко, потянулся, – что вас к нам из Любара в столь ранний час привело?

Артамон вскочил со стула, расправил плечи.

– Что вы себе позволяете, господин подпоручик?! Что это за тон? Где мундир ваш?! Как вы смеете в таком виде появляться перед старшими по званию?!

– Оставь, Артамон, не время сейчас об эдаком вздоре думать, – прервал его Сергей, – подпоручик заспался: мы вчера поздно вечером из Киева вернулись…

– Ну и как в Киеве? Весело? – спросил Артамон, презрительно поворачиваясь спиной к Мишелю.

– Весело, – печально улыбнулся Сергей, – очень. Не желаешь ли чаю? Или… может быть… водки выпьешь?

– Нет, благодарю: спешу. Хочу сегодня же в Киеве быть. Поехали, ротмистр, пора.

Когда полковник с ротмистром, отъехали от крыльца, Мишель подошел к другу, обнял его, заглянул в глаза.

– Не говори ничего – я сам все понял. Ты прав во всем… Нельзя нам от дела отказываться – бесчестно сие. А бесчестный человек счастлив быть не может… Так?

– Так, Миша, – Сергей обхватил его голову руками, прижал к груди, – только… я не хочу, чтобы ты в сем участвовал… Уезжай к Матвею, в Хомутец – мне без тебя легче будет…

– Твой кузен дурак, а ты – еще глупее, – Мишель высвободился из объятий Сергея, зевнул, почесал босой ногой лодыжку, – куда же я от тебя уеду? Распутица кругом…

На следующее утро друзей разбудил стук в окно.

– Пойду, спрошу кто там, – Сергей поднялся с кровати.

– Не вставай, – сонно ответил Мишель. – Знают же все, что болен ты. Пусть катятся к чорту ….

Стук повторился снова, громкий, требовательный. Сергей отодвинул шторы: на крыльце стоял унтер-офицер в полтавском мундире.

– Приказ имею, от их высокоблагородия господина полковника Тизенгаузена. Ищу господина подпоручика Бестужева-Рюмина. Господин полковник приказали, ежели у вас он, доставить его немедля в полк.

Сергей почувствовал, как сердце его забилось отчаянно.

– Его здесь нет, любезный, – сказал он, боясь, что Мишель выйдет на крыльцо.

– Где я могу найти его?… по приказу господина полковника…

– Я не сторож Бестужеву. Более тебя не задерживаю.

Унтер-офицер поклонился и пошел к запряженной лошадью кибитке, стоявшей неподалеку.

– Я должен ехать, Сережа… – сказал Мишель мрачно. – Я знаю горбуна… Он Гебелю твоему отпишет, арестуют меня прямо здесь, у тебя. Полковник трус, а трусы, когда бояться сильно, весьма решительны бывают… Не хотел я туда ехать, но видно придется… Только ты Матвею напиши – я тебя одного здесь не оставлю…

Сергей написал брату, попросил спешно приехать. Мишель через три дня собрался и уехал, не дождавшись Матвея: торопился в полк с угрюмой обреченностью каторжника, возвращающегося в тюрьму после краткого отпуска.

– Не хочу я туда ехать, Сережа… Если бы не жалование и деньги от папеньки, что в Бобруйск должны прийти…

Мишель вздохнул тяжело, тоскливо поморгал глазами, опустил вниз уголки губ.

– Делать нечего… С горбуном договорюсь и вернусь к тебе … И двух недель не пройдет … Ты себя береги…

– Не пропаду, – нарочито бодро произнес Сергей – Мишель взглянул на него с тревожной печалью, вздохнул…

– Может не ехать сегодня? Матвея дождаться…

– Пустяки: поезжай… Я уверен, Матюша завтра утром примчится… Не хочу, чтобы у тебя неприятности были…

Сергей обнял его похолодевшими вдруг руками, расцеловал торопливо, махнул рукой с крыльца и ушел в дом.

Здесь еще пахло табаком из Мишиной трубки, стояла чашка с недопитым кофеем… Но было уже пусто и очень скучно…

Когда рано утром в дверь постучали, Сергей решил, что это брат. Но у крыльца стоял незнакомый обер-офицер в свитском мундире.

– Откройте, – прошептал он. – Я без подорожной, тайком приехал… меня увидеть могут. Послан к вам полковником Пестелем.

– Что случилось? – Сергей на ходу одевался, застегивал рубаху.

– Царь умирает… – ответил поручик, входя в дом. – Павлу Ивановичу из Таганрога верные люди сообщили. Записку передать велел.

– Да кто вы?

– Квартирмейстерской части поручик Крюков.

В записке, написанной левою рукою, без подписи, кроме сообщения о том, что государь безнадежен, говорилось: общество раскрыто. И содержался призыв держать себя в руках, не начинать неосторожных действий, ждать приказаний.

Взяв себя в руки, Сергей обратился к поручику:

– Идемте, я распоряжусь покормить вас с дороги. Расскажете мне, как у Пестеля дела, давно я его не видал… Сюртук принеси мне, – крикнул он Никите.

В дверь опять постучали: на этот раз, выглянув в окно, Сергей увидел забрызганную грязью коляску Матвея. Брат – бледный и взволнованный – уже стоял на крыльце.

– Государь скончался в Таганроге. Сведения верные! – первое, что сказал Матвей, войдя в дом.

– Что ж теперь будет, Матюша? На моей памяти еще цари не умирали…

– Что будет? – мрачно переспросил Матвей, – Константину Павловичу будем присягать…

– Ты денег не привез? – тихо спросил Сергей.

– Очень мало. Устал я с дороги, Сережа, нога болит… Спать хочу. Где Мишель? В полк уехал? Правильно. Сейчас время такое – каждый на своем месте должен быть… – Матвей зевнул, потянулся, – Россия – крепость, из нее не убежишь, я сие давно понял… Смириться надо…

Посланец Пестеля тронул Сергея за рукав.

– Я должен обратно ехать, – сказал он. – Что передать Павлу Ивановичу?

– Пойдемте, – Сергей схватил его за руку и увлек за собою.

– Куда?

– Пойдемте.

Сергей повел поручика к плацу; на ней шло учение пятой роты Кузьмина.

– Смирно! – крикнул Кузьмин, завидя его. – Глаза на-ле-во!