— Наверху. Белый крест означает, что нижние покои отведены тем, кто скоро умрет от чумы. Меньше работы тем, кто потащит их трупы на костры.

Каспар кивнул и зашагал вверх по ступеням, чувствуя, как колено взрывается болью при каждом шаге. Бремен, Чекатило и Режек быстро последовали за ним, пребывая, кажется, в самом подавленном настроении. Лестничный колодец освещало несколько тусклых ламп. Пара пролетов — и люди вышли на верхнюю площадку. Из-за ближайших дверей доносились крики, хриплый кашель и плач, и Каспар, взглянув на Чекатило, распахнул створки.

Длинный коридор, обнаружившийся по ту сторону двери, казалось, пронзал насквозь все здание, вдоль стен выстроились деревянные койки, на которых лежали несчастные в разных стадиях безумия и распада. Скудное пространство, не занятое кроватями, оккупировали жалкие представители рода человеческого, свернувшиеся на одеялах в ожидании смерти от холода и голода или сумасшествия.

Сотни людей наполняли коридор, их безумные вопли метались под высоким потолком, словно хор проклятых исполнял гимн в честь смерти. Жрецы Морра в черных балахонах сновали в проходах между людьми, брошенными здесь, успокаивая тех, кто еще слышал, или подзывая санитаров, чтобы те принесли еще один саван и завернули в него очередное тело.

Бессмысленный лепет голосов сбивал с толку. Война, страдания и нищета обратили сотни людей в немыслимо жалкое состояние. При виде такого количества человеческих мучений вокруг гнев Каспара превратился в скорбь.

Он знал, что таковы последствия войны. Люди могут рассказывать возвышенные истории о воинской славе, о вечной борьбе за свободу; посол и сам не раз уличал себя в подобных сантиментах, в том, что говорит все это перед сражением, чтобы повысить боевой дух своих солдат. Но Каспар знал, что сказки эти хороши, только когда война давным-давно кончена, когда ужасы, кровопролития и страдания обратились полузабытым ночным кошмаром, и сейчас на него нахлынула волна глубокого отвращения и ненависти к войне.

Поглощенный этими мыслями, он заметил высоченного толстого человека, который стоял перед койкой лежащего на спине юноши. Мужчина щелкнул пальцами, зовя санитаров, а затем чиркнул пальцем по своему горлу. Значение жеста не вызывало сомнений, и Каспар подумал, что подобная грубая демонстрация бесчеловечности непростительна.

Переходя к следующей кровати, тучный человек заметил Каспара и его спутников и, прихрамывая, направился к ним. Его и без того румяные щеки пылали от гнева. Он разразился длинной фразой на кислевском, и Каспар почувствовал яростное желание обрушить кулак на эту багровую морду.

Увидев, что Каспар его не понимает, человек переключился на исковерканный рейкшпиль.

— Кто вы и что здесь делаете? — рявкнул он.

— Дмитрий… — протянул Чекатило. — Я тоже рад тебя видеть.

Человек, кажется, только что обратил внимание на толстого мошенника и ухмыльнулся:

— Василий? Что тебе здесь нужно?

— Мне нужно снова увидеть Николая.

— Ха! Этого психа! — фыркнул Дмитрий. — Я велел жрецам Морра дать ему еще опия, чтобы утихомирить его. Его бред тревожит остальных, здесь становится просто как в сумасшедшем доме.

— Я думал, тут и так сумасшедший дом.

— Ты знаешь, что я имею в виду! — прорычал Дмитрий. Вероятно, красноту его физиономии обусловливала целая жизнь, посвященная поглощению кваса.

— Где я могу его найти? — настаивал Чекатило.

— В каморке в конце коридора, — ответил Дмитрий, небрежно махнув рукой куда-то в переполненное воплями пространство. — Я отделил его от остальных.

— Твое сострадание делает тебе честь, — хмыкнул Чекатило.

Дмитрий гоготнул и захромал прочь, предоставив гостям самим пробираться по коридору. Они уважительно обходили бритоголовых жрецов Морра, величественных и горделивых в своих длинных черных балахонах с серебряными амулетами, символами их бога, — вратами, отделяющих королевство живых от царства мертвых.

Лубянка поистине была обиталищем ужаса. Каспар нашел в помещенных сюда пациентах все виды уродства, как физического, так и духовного. Проклятые безобразием от рождения, искалеченные войной, растерзанные болезнью, с расколотым сознанием, последствием какой-либо кошмарной травмы — все они были равны в стенах Лубянки.

Тронутый до глубины души людскими страданиями, Каспар даже не заметил жреца Морра, пока не налетел на него.

— Простите… — начал, было, Каспар, но сутулая фигура проигнорировала его, быстро направляясь в противоположном направлении.

Простая черная роба окутывала священника с головы до пят. Каспар пожал плечами и сморщил нос от прогорклого запаха, исходящего от жреца, но решил, что работа в этом ужасном месте не оставляет много времени на личную гигиену. И все же что-то в этом жреце показалось послу неправильным, но Каспар не понял, что именно, и, когда они подошли к двери упомянутой Дмитрием каморки, уже выбросил эту загадку из головы.

Он толкнул дверь и тут же увидел, что проделанное путешествие было напрасным.

Николай Писанка лежал на койке, заливая пол хлещущей из перерезанного горла кровью. Мертвые черты изможденного лица исказил дикий ужас, словно последнее, что он видел на этом свете, родило в человеке невыносимый страх. Не стоило даже проверять, жив ли он еще: такая рана шансов не оставляет.

— Великий Сигмар! — воскликнул Бремен, бросаясь к трупу. — Откуда о нем могли узнать?

Режек перешагнул лужу крови и сказал:

— Это сделано совсем недавно. Кровь еще течет.

— Все, что Николай мог знать, он унес собой в царство Морра, — заметил Чекатило.

— Вот оно что! — воскликнул Каспар и кинулся прочь из кладовки.

Вернувшись в набитый человеческими обломками коридор, он быстро осмотрел помещение. Ага! Бремен, Чекатило и Режек, выскочившие следом за Каспаром, недоуменно взглянули на посла, рявкнувшего:

— Эй ты! В черном балахоне, стой!

Каспар помчался к лестнице.

Многочисленные жрецы Морра оторвались от работы при крике Каспара, но он не обращал на них внимания — он бежал так быстро, как позволяло разбитое колено, к человеку, с которым столкнулся чуть раньше. Посол вспомнил — на нем не было подвески, изображающей врата, символ Морра.

Человек не оглянулся, и Каспар выхватил пистолет, с громким щелчком взведя кремень. Он прицелился поверх головы лжежреца и снова крикнул:

— Стой! Стой, или буду стрелять!

Человек в черной робе был почти у дверей, ведущих на лестницу, и другого выхода, кроме как нажать на курок, у Каспара не было. Пистолет громыхнул, и обитатели Лубянки, испуганные выстрелом, подняли оглушительный шум, доведя какофонию воплей и визга до небывалой громкости.

Сумасшедшие выскочили из постелей и, корчась, распластались на полу — преследующие их кошмары снова обрушились на них.

Фигура в конце коридора обернулась с нечеловеческой стремительностью, руки ее нырнули под балахон. Каспар поспешно сунул пистолет за пояс и едва успел броситься под прикрытие каменной колонны, как воздух рядом с ним рассекла серебристая вспышка летящей стали.

Услышав клацанье, посол рискнул высунуть голову и увидел три бритвенно-острых метательных диска, вонзившихся в камень. Кто-то вцепился в него; обернувшись, Каспар увидел рядом с собой грязного человека в засаленной, пропахшей дымом куртке.

— Аха, новесья матка, камрад! — взвизгнул кислевит. С его потрескавшихся губ летели брызги слюны.

Каспар оттолкнул больного. Режек и Бремен пробежали мимо, преследуя фигуру в черном, уже нырнувшую в двери.

Каспар кинулся за ними, продираясь сквозь безумную давку. Вопящие сумасшедшие окружили его, визгливо и бессмысленно лепеча что-то. Безумие плескалось в каждой паре глаз, с которыми он встречался, стараясь вырваться и продолжить погоню за убийцей крысолова. Руки умалишенных дергали его во все стороны, обгрызенные ногти оставляли кровавые полосы на щеках, стремясь вцепиться в глаза. Каспар чувствовал, что его сминают, и слепо молотил кулаками и локтями, слыша треск рвущейся на нем одежды.