Вытянув руку, он коснулся поверхности одного из камней. Камень не был гладким — на нём были выгравированы необычные угловатые руны, иероглифические символы, похожие на те, которые эльфийские исследователи привезли с затерянного континента Люстрии, из душных, окружённых джунглями городов народа рептилоидов. Под ними он ощущал магическое течение — стремительные, мощные и глубокие потоки. Из почерпнутых в книгах знаний он знал, что такого, предположительно, быть не должно. Полагалось, что пути запечатаны и бездействуют. Сквозь них не должно было проходить такое количество энергии. Теперь Теклис понял, что его подозрения верны. Источником нестабильности, угрожающей Ультуану, является это место и ему подобные. Их активность выкачивает энергию из сторожевых обелисков, нарушая шаткое равновесие заклинаний, оберегающих страну. Они забирают из системы огромные объёмы магической энергии, и если это не прекратить, всего лишь вопрос времени, когда произойдёт катастрофа.

«Кто же сумел такое проделать», — гадал Теклис. Всегда сохранялась возможность, что всё произошедшее результат колоссального события мирового масштаба, или древние чары просто перестали действовать. В системе столь сложной, древней и хрупкой подобного невозможно исключить. Однако инстинкты Теклиса подсказывали ему, что причина не в этом. Он не доверял ничему, в чём была замешана тёмная сила Хаоса. В мире происходит слишком много иных событий, чтобы он мог успокоить себя мыслью, что всё это является совпадением.

В Старом Свете армии тьмы пронеслись по землям, подобно багровой волне, оставляя за собой окровавленные развалины. Моря стали опасны, потому как из глубин поднялись чудовища, и чёрные корабли Хаоса уничтожали всех повстречавшихся на пути. На севере зашевелился древний враг. Война приближалась к Ультуану и уже пришла в остальной мир. В подобные времена глупо верить в совпадения.

Он подошёл к последней, наиболее отдалённой арке, глубоко уходящей в землю, изучая руны и основополагающую структуру направляемой ими магии. Теклис сотворил заклинание проницательности, которое обнажило перед ним весь сложный узор. «Прямо дух захватывает от гениальности выполненной работы», — подумал он, разглядывая магические линии. Это выглядело так, словно миллионы пауков на протяжении тысячи лет сплетали паутину почти невообразимой сложности. За все столетия исследований он не встречал работы, настолько ослепившей его своим великолепием.

Ему не нужно было понимать, каким образом сие создавалось, не более чем потребителю повышающего потенцию зелья необходимо понимать алхимический процесс, с помощью которого то изготовлено. Теклису нужно лишь понять, для чего эта вещь предназначена, что казалось вполне очевидным.

Некоторые из заклинаний были защитными чарами, предназначенными для блокирования прохода через них. Теперь они по большей части износились и развеялись, более не обладая достаточной мощью, чтобы служить целям своего создателя. Сейчас Теклиса интересовало, от чего они защищали. Чары защищали проход, открывающийся куда — то ещё. Эльфийские чародеи издавна знали о существовании подобных вещей, но предки закрыли их по каким — то собственным необъяснимым причинам, и эльфы древности решили, что лучше оставить всё, как есть. В более поздние времена их можно было открыть лишь некоторое количество раз, когда расположение звёзд было правильным, и временно проявлялись изъяны в старых заклинаниях. «Так было до сих пор, — поправил себя Теклис. — Теперь кто — то или что — то явно обнаружило способ открыть их снова».

Скрестив ноги, он сидел в центре зала. Он размышлял о древней сети заклинаний, созданной его предками для поддержания стабильности континента — острова. Обычно предполагалось, что она была творением эльфов, уникальным произведением эльфийской гениальности. Возможно ли, что те маги древности просто сделали надстройку над изделием Древних, черпая его энергию для собственных нужд? Теперь же, когда некто вновь задействовал эти артефакты Древних, те будут забирать энергию из магической защиты Ультуана. «Да, — подумал маг, — почти наверняка причина в этом. Это путь к катастрофе».

Теперь остаётся лишь одно: он должен отыскать источник происходящего и дать делу обратный ход. Он должен найти способ пройти сквозь врата и снова их закрыть. Теклис закрыл глаза и принялся медитировать. Он понимал, что времени остаётся всё меньше.

— Хотел бы я, чтобы эта погода унялась, — заявил Феликс, плотнее запахиваясь в свой выцветший красный зюденландский плащ из шерсти и склоняясь ближе к маленькому потрескивающему костру. Тот едва освещал пещеру целиком. Феликс был рад и этому. Еще несколько минут в снежном буране его бы доконали.

— Это зима, и это Сильвания, человечий отпрыск. Ты ожидал чего — то иного? Предположительно, она столь же холодна, как эльфийское сердце.

Феликс поглядел на Истребителя. Если могучий гном и испытывал какой — либо дискомфорт от жалящей стужи, то никак сие не показывал. Снег набился в его огромный хохол ярко оранжевых волос и покрывал татуировки на бритом черепе, но на гноме по — прежнему был лишь плотный кожаный жилет, штаны и сапоги. У руки лежал его здоровенный, покрытый рунами топор. Гном отодвинулся чуть дальше от костра, словно подчёркивая свою выносливость. Бывали времена, когда Феликс ненавидел странствия с гномами. Он поглядел на Макса, желая увидеть, как волшебник отнесётся к этой демонстрации внешней суровости, но тот погрузился в собственные думы, уставившись в огонь, словно мог разглядеть в нём некие таинственные узоры.

Маг оставался таким с тех пор, как они в замке узнали о судьбе Ульрики. Макс отозвался лишь на просьбу Феликса разжечь костёр с помощью магии, когда даже попытки гномов с кремнем и трутом не увенчались успехом. Волшебник выглядел человеком, оказавшимся во власти чрезвычайно злой галлюцинации. Феликс мог это понять. Всего лишь мысль об Ульрике и случившемся с ней пронзала его собственное сердце остриём противоречивых эмоций. Что бы там раньше их не связывало, теперь всё кончено, чему виной её обращение в нежить. Феликс пытался отбросить эти мысли. Ему не хотелось думать о подобных вещах здесь, в дремучих лесах этой древней, населённой призраками страны.

— Снорри надеялся, что в этой пещере окажется медведь, — заметил Снорри.

У него был разочарованный вид. Почти комическое выражение огорчения промелькнуло на его широком глуповатом лице. Подняв массивную лапищу, он ударил по раскрашенным гвоздям, что были вбиты в его череп. Ширина плеч Снорри была почти равна его росту, и он представлял собой сплошные мышцы, как и Готрек, однако, по мнению Феликса, в случае Снорри к мышцам относилось и пространство между ушами.

— Почему, — поинтересовался Феликс. — Ты хотел снять с него шкуру и носить её в качестве плаща?

— Какой прок Снорри в плаще, юный Феликс? В сравнении с зимой в горах Края Мира, эта напоминает летний пикник.

«Если я ещё раз услышу это высказывание про летний пикник, я вколочу в его голову ещё несколько гвоздей», — кисло подумал Феликс. Вот уже несколько дней, как он с растущей враждебностью выслушивал радостные гномьи комментарии об ухудшающейся погоде.

— Думаешь, это холод, человечий отпрыск? — спросил Готрек. — Оказался бы ты на Высоких перевалах в Суровую зиму. Вот где был холод!

— Уверен, что ты расскажешь мне об этом, — произнёс Феликс.

— Снорри помнит то время, — сказал Снорри. — Снорри был в боевом отряде Гурни Гриммсона, преследующем орков. Было так холодно, что однажды ночью у Форгаста Щербатого все пальцы почернели и отвалились прямо в суп, который он помешивал. Суп тоже был неплох, — он рассмеялся, словно от тёплых воспоминаний. — Так холодно, что его борода замёрзла целиком и разбилась на куски, словно сосулька.

— Ты это выдумал, — заявил Феликс.

— Нет, Снорри не выдумщик.

«Что правда, то правда, — подумал Феликс. — Снорри не хватит воображения, чтобы что — либо выдумать».