Новое название казалось подходящим в такой день, как этот. Я посмотрел на солнце и про себя прочитал молитву, обращенную к Ка моего друга Эхнатона, прося, чтобы он напитал своей энергией моих солдат и спалил своей мощью наших врагов и моих личных.

Когда я закончил молиться, как бы в ответ послышался неясный шум голосов. Простое бормотание, которое становилось все более громким. Странное, необъяснимое ощущение, какая-то помеха, которую не знаешь, чему приписать. Теперь это был гул, который все усиливался, пока не стало ясно, что это.

Дрожь. Сначала легкая, потом подобная барабанному бою, но это были не барабаны. Шум нарастал, и наконец стало ясно, что этот беспрерывный, приглушавший все чувства звук, – действительно бой необычных барабанов. Он проникал в самое сердце, заставляя его плясать в груди, и парализовывал члены. Казалось, наше собственное оружие звенело в ответ.

Я возвысил голос, обращаясь к своим солдатам:

– Это только шум! Такая тактика стара, как мир! Они хотят, чтобы вы обделались от страха.

Они засмеялись. Раздались выкрики:

– С нами это не пройдет! Нам этого не нужно! Нас не пугают ряженые с праздника урожая, нас ведет любовь к нашей земле и нашим богам, – тут я взглянул на жреца, он отвел взгляд, – и мы не будем изображать оркестр. Мы заговорим с помощью оружия, а от нас они услышат только те звуки, которые вылетают из наших глоток, когда мы вонзаем копье или меч в тело врага.

Солдаты успокоились. То и дело звучали шутки, оказывающие необычайно бодрящее действие. Отец учил меня, что в битвах прежде всего побеждает страх, поэтому я не мог оставить своих людей со страхом в сердце, это значило бы, что мы пропали.

Забавно было наблюдать, как они пытались вести себя нагло, чтобы продемонстрировать свою смелость, которой у них не было. Многие хотели встретиться со мной взглядом. Я улыбался и кивал им, не говоря ни слова, мне приходилось смеяться шуткам, которые не доставляли мне ни малейшего удовольствия, я вскидывал сжатый кулак или с презрительным видом смотрел на горизонт.

Наконец появилась тонкая черная линия, наш гомон затих, а шум и дрожь невероятно усилились. Понемногу огромное черное одеяло покрыло обширное пространство перед нами, и сколько бы это войско ни приближалось, конца ему не было.

Я с облегчением вздохнул.

Они не повторяли нашей тактики. Их сила была в численности. Никакого различия в видах войск не было заметно, это было море солдат, чьи копья покачивались, как колосья пшеницы под ветром.

В наших рядах снова поднялся шум, можно было различить голоса командиров, воодушевлявших своих солдат.

Наконец противник остановился на расстоянии выстрела из большого лука.

Вдруг все затихло и успокоилось, словно воины обеих армий готовились к смерти, и каждый, казалось, вспоминал собственные грехи, прежде чем вручить свое сердце Осирису, чтобы тот сравнил его с легким пером Маат, перед тем, что должно было неминуемо начаться совсем скоро. Мне это наблюдение показалось очень любопытным. Каждый как будто прикидывал, сколько противников должен уничтожить, чтобы его душу уравновесило священное перо.

Снова послышался шум.

Сражение вот-вот должно было начаться.

Не было никаких церемоний, никаких посыльных. Все это было лишним. Только гул возбуждения в обеих армиях нарастал, пока его не перекрыл резкий звук.

И первые шеренги солдат и боевых колесниц бросились в атаку под оглушительные крики следующих за ними воинов.

Громко отданные приказы наших командиров не заставили себя ждать, и возничие колесниц уверенно послали вперед коней, и те бешено понеслись, чтобы столкнуться с передовыми отрядами врага. Пехота следовала за колесницами, которые ее прикрывали.

Я заметил, что колесницы, участвовавшие в первом броске, находились в плачевном состоянии. Следовательно, отец решил пожертвовать ими в этом самом тяжелом столкновении.

Я открыл рот от удивления, видя этот хаос – солдаты первого подразделения в беспорядке бежали, чтобы столкнуться с хеттскими воинами. Это были преступники, наказание которым заменили участием в сражении.

Их было дорого содержать, они были сомнительными людьми, плохими солдатами, не признавали дисциплины… Короче говоря, они не стоили внимания.

Лобовое столкновение сопровождалось грохотом, словно тысяча молотов вдруг застучала по тысяче наковален. Колесницы, коней, солдат и оружие разбросало силой удара.

Каждое мгновение казалось вечностью. Тысячи солдат схватились врукопашную, стрелы летели с близкого расстояния, короткие копья вздымались к небу, лошади вставали на дыбы.

Преобладающие силы противника неумолимо сдвигали линию столкновения ближе к нам. Отчаянный рывок преступников в стремлении выжить задохнулся в потоке все новых и новых вражеских колесниц и солдат.

Я услышал голос, отдающий команду, и вслед за ним протяжный свист. С нашей передовой лучники посылали раз за разом тысячи стрел из своих коротких луков с двойной тетивой.

Первые стрелы попали в цель. Волоски, остававшиеся на моем бритом теле, встали дыбом, когда преступники пожертвовали собой, чтобы поразить стрелами сотни хеттов; некоторые из них еще сражались.

Но враги все прибывали.

Новое подразделение ринулось в атаку, и на этот раз, насколько я мог оценить, более упорядоченно. Это были части регулярного войска, призванные солдаты, получившие какую-то подготовку, которых подхлестывали крики командиров и подгоняли удары бичей.

Они бежали за колесницами, пользуясь замешательством врага, вызванным ливнем стрел.

Это второе столкновение, хотя и менее жестокое, чем первое, было таким же напряженным. Сражение шло уже не на плоскости, колесницы подпрыгивали на телах мертвых и раненых, что сдерживало их продвижение и снижало действенность.

Гора трупов росла. Колесницам уже едва удавалось продвигаться. Это было бешенство. Солдаты дрались врукопашную, все глубже вклиниваясь в ряды хеттов, конца которым не было видно.

Еще один сигнал, и на этот раз вперед двинулась не группа отчаянных и неорганизованных людей, а отряды нубийских воинов, жаждущих крови. Колесницы больше вперед не посылали.

Один-единственный крик разорвал воздух, перекрывая грохот, и великаны-нубийцы, вооруженные небольшими щитами и короткими копьями, широкими, очень острыми мечами, мощными дубинками и секирами, двинулись вперед, нанося большой урон хеттам, но выросшая стена из павших солдат, застрявших колесниц и мертвых лошадей мешала их продвижению.

Не хватало свободного пространства, чтобы развернуться и метнуть копье или выстрелить из лука, и короткие мечи нубийцев беспрерывно сносили противникам головы и отсекали члены. Когда воины одного отряда уставали, их место занимал другой отряд. Колесницы с лучниками двигались вдоль стены тел, из них в противника летели стрелы и копья.

Я понял эту стратегию. Бросить все подразделения разом в жестокую схватку было бы самоубийством, потому что противник превосходил нас численностью и был лучше вооружен. Хоремхеб пожертвовал двумя подразделениями, чтобы создать стену трупов.

Теперь я понимал, каким будет следующий ход, и вскоре посыльный подтвердил мою догадку: отряды колесниц выдвинутся с флангов, и стена трупов не будет им мешать. Мы начнем окружать хеттов, в то время как пехота продолжит сражаться у этой стены, наращивая ее, а лучники будут поражать противника, когда атакующие приостановятся.

Мы двинулись на правый фланг вдоль линии столкновения, которая показалась мне очень длинной, по широкой дуге обошли ее и стали ждать приказа, а пока мои люди пытались отдышаться.

Покинув выгодную позицию на возвышении, я уже не мог знать точно, но предполагал, что это будет решающий удар и больше мы не совершим никаких маневров, так как все наши войска уже вступили в сражение.

Раздался сигнал, и мы двинулись вперед. Небольшое расстояние, отделявшее нас от вражеских войск, мы, казалось, преодолевали целую вечность.