Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В этом городе мне открылся совершенно иной мир. Я не мог не сравнивать аккуратные, ухоженные улицы, светлый облик города Атона с этими узкими замысловатыми закоулочками, со странными хижинами, с улицами, настолько забитыми народом, что едва можно было пройти. Я чувствовал изнеможение, потел и сжимал свой узелок так крепко, словно в нем была заключена моя жизнь.

Я решил не терять больше ни минуты в этом растленном городе и сел на первый же отходящий от пристани корабль, который, миновав красивейшие места дельты, вышел в открытое море.

Никогда в жизни я не испытывал такого страха и не чувствовал себя настолько больным. Хотя и не веря, я возносил молитвы всем известным мне богам, и добрым, и Темным, когда между приступами головокружения и тошноты мне казалось, что море несет корабль по собственной прихоти. Я вспомнил, как мы с Тутом играли, бросив в воду два листочка и пытаясь угадать, куда они поплывут, заключая пари относительно их участи.

Я вспомнил, как меня зачаровывали поездки на корабле по Нилу, как мне казалось, что сам Атон покачивает маленький корабль, на котором душа моя отдыхала так, как нигде больше. Я подумал, что уже не смогу вспоминать об этом с таким восторгом из‑за теперешних жутких ощущений.

И я возблагодарил богов за безмятежное спокойствие Священной реки и поклялся, что никогда больше не стану рисковать жизнью на каком-либо из этих никудышных суденышек, которые скрипят, словно готовы развалиться в любой момент.

И потерял счет времени.

Но однажды качка прекратилась или, по крайней мере, мне так сказали, потому что у меня в голове она продолжалась в течение еще нескольких дней на суше. Меня в самом недостойном виде снесли с корабля и положили, я лежал, пока не смог принять вертикальное положение, потому что сама земля продолжала качаться наподобие бурного моря, и я подумал, что, если это не происки злонамеренных богов, значит, в жизни вообще ничто не имеет смысла.

Везде были солдаты, и меня повезли туда, где мой отец сооружал крепость. Не предвиделось возможности ни помыться, ни выспаться на хорошей постели. Но из‑за усталости мое разочарование было не таким острым, ведь нельзя было чувствовать себя хуже, чем в этой боевой колеснице. Она подпрыгивала и раскачивалась так, что у меня внутри все тряслось, а воин, сидевший рядом, казалось, вознамерился загнать лошадей, ожесточенно стегая их. Я настолько устал, что, когда оказался в крепости и обнаружил, что там властвуют дисциплина и пыль, то не сумел даже выразить своего неудовольствия. Я только несказанно обрадовался тому, что повозка и я перестали подпрыгивать.

Меня тут же провели к отцу. Увидев меня, он улыбнулся:

– Вижу, что путешествие не пришлось тебе по вкусу.

– Я остался жив, и сейчас мне этого достаточно. Если удастся отдохнуть, возможно, завтра я смогу шевелиться и буду готов встретить свою судьбу.

Хоремхеб рассмеялся.

– Посмотрим, как ты будешь шевелиться! С этого момента ты просто еще один солдат. Не корчи такую мину. Я сам веду себя как солдат. Это единственный способ добиться уважения. Если бы я жил, как во дворце, и позволял себе вольности, то через несколько дней меня бы нашли в канале, проткнутого мечом, чтобы я так и оставался при своем богатстве. Здешних людей нельзя считать товарищами по оружию в полном смысле, но надо радоваться и тому, что у нас есть. В большинстве своем это преступники, которым наказание заменили воинской службой. И в сражении они не станут повиноваться тебе, если ты не один из них… Но слушай внимательно: как я тебе сказал, большинство из них сброд, убийцы, злодеи, в общем, преступники в большей или меньшей степени, однако, если ты завоюешь их, они умрут за тебя в битве. Не забывай об этом.

– Постараюсь. Но, если я не отдохну, солнце для меня завтра не встанет.

– Скажи мне только одно: ты приехал по своей воле?

Я подумал над ответом, но, зная отца, ответить было непросто. В конце концов я решил, что мне терять нечего.

– По собственной воле и потому, что Нефертити отдалила меня.

Хоремхеб, явно довольный, рассмеялся, прежде чем подшутить надо мной.

– Ты прирожденный политик. Что ты ей сказал?

– Что следует заключить сделку со жрецами.

Отец пожал плечами, продолжая смеяться.

– Хорошо. Теперь ты знаешь, почему придворные, которые долго удерживаются при дворе, так льстивы. Иди спи. Тебе это необходимо.

Меня отвели в комнату, набитую галдящими солдатами. Я нашел свободное место на полу, где уместилась моя циновка, и мгновенно уснул.

13

На рассвете меня разбудили, и я сначала подумал, что опоздал на церемонию приветствия Атона, но, открыв глаза, увидел людей, смотревших на меня с презрением, и подумал, что мне, возможно, больше не придется молиться Атону в дворцовом саду.

После легкой трапезы меня отвели на площадку, где проводились тренировки. Дали короткую дубинку, а напротив поставили настоящего зверя – самого большого человека, какого я когда-либо видел. Все расположились вокруг нас, чтобы насладиться зрелищем, и я думал только о том, чтобы выглядеть как можно менее недостойно. Мои прошлые тренировки позволяли мне по меньшей мере пытаться отразить удары этого дикаря, который наслаждался происходящим больше, чем если бы на моем месте оказалась юная красавица.

Поскольку и до тренировки у меня болели все мышцы, еще не восстановившиеся после тягот путешествия, после достаточного количества ударов (в основном их получал я) я был скорее мертв, чем жив, даже несмотря на то, что этот дикарь бил не изо всех сил и делал перерывы между ударами, чтобы я не сдох. Мне едва не захотелось снова очутиться в открытом море, но хотя этот великан молотил меня дубинкой, уничтожить моего достоинства он не мог. Я не собирался просить, чтобы он перестал бить меня, а ждал, пока он устанет. Я много чего нахлебался с Тутом и не собирался давать солдатам повод смеяться надо мной.

Я не сумел нанести ни одного стоящего ответного удара, несмотря на то, что не прекращал таких попыток, хотя и понимал, что с каждым его ударом сдаю позицию, которую до этого занимал.

Он закончил схватку, только когда я еле мог поднять руку и уже раза два меня вырвало. Изо рта у меня шла пена, как у загнанного коня.

Я ничего не сказал, а когда уходил, толпа солдат, жаждавших развлечения, расступилась. Я мог только вернуться на свою циновку. Выпил немного воды и упал на землю, раздумывая, не зароют ли меня в нее завтра.

Через несколько часов меня снова разбудили. Мне пришлось пойти с тем же великаном, с которым я до сих пор не обменялся ни словом. Он посадил меня в боевую колесницу, запряженную одним конем, дал мне в руки вожжи и, улыбаясь, хлестнул коня, который понесся галопом.

Я потерял равновесие и свалился бы на землю, если бы мои руки не оказались опутаны вожжами, так что я буквально повис в воздухе. Удивительно, но конь остановился, когда ноги мои уже волочились по земле.

Я так обрадовался, что заговорил с ним, словно он был лучшим моим другом. Я устроился в колеснице, как это делают солдаты, и, слегка тряхнув вожжами, направил коня вперед. К горлу подкатывала тошнота, это походило на приступ морской болезни, которая вернулась при движении, а толчки колесницы, ехавшей по камням, отдавались болью в местах недавно полученных ударов, так что я рад был одиночеству. Во всяком случае, мне не казалось, что надо мной смеются. Мне хотелось плакать, но нужно было сосредоточиться и управлять колесницей, стараясь избегать самых больших камней.

Понадобилось больше часа, чтобы конь начал повиноваться моим приказам, и уже под вечер, покрытый пылью, с ободранными до мяса о кожаные вожжи руками, я остановил колесницу рядом с великаном-нубийцем, а тот развернулся и ушел.

Мне дали воды, достаточно, чтобы можно было омыть раны. Я заставил себя немного поесть, хотя мне не хотелось, но если бы я не восстановил силы, то истаял бы, как свеча. Потом я снова отправился спать.

27
{"b":"547127","o":1}