Во-первых, Тут слишком рано стал мужчиной. Я плохо в этом разбирался, так как едва ли не во всем мой жизненный опыт был довольно скромным, однако мне казалось, что все должно подчиняться естественному ритму, как подчиняются ему растения. Ускорить этот ритм означало бы нанести непоправимый вред, поэтому стремительное взросление Тута меня не радовало.

Во-вторых, меня чрезвычайно тревожила его связь со жрецами. Кто кем управляет? Каким бы смышленым ни был Тут, в лукавстве он не мог соперничать с верховным жрецом, за спиной которого был опыт многих поколений, начиная с самого Имхотепа.

Последнее касалось лично меня, а не моего долга перед Тутом. Мне вспомнилось странное замечание жреца. Кто мой отец? Я никогда не задумывался над этим, мне сказали, что я сирота, взятый на службу во дворец и выбранный в качестве слуги лично Тутом.

Однако в моей голове роились вопросы. А что, если я не сирота? А что, если жрецы на самом деле знают, кто мой отец? А что, если он еще жив?

Я всегда считал себя счастливейшим человеком под сводом Нут, ведь такие места, как у меня, обычно доставались детям вернейших подданных фараона в награду за безупречную службу. Случалось также, что принц из какого-нибудь соседнего царства прибывал во дворец в качестве мирного заложника, как бы для того, чтобы завершить свое образование. Пока он обучался в самом сердце цивилизованного общества, его голова служила залогом мира, однако ни его сородичи, ни египтяне не позволяли ему забыть, кто он такой, и, чтобы исключить возможность покушения, его лишали доступа к членам царской семьи.

Однако все мои размышления ни к чему не приводили, а под конец, перед тем как погрузиться в сон, я думал всегда об одном, вернее, об одной.

О Нефертити.

Однажды фараон приказал позвать к себе Тута, и я присоединился к своему свету.

Нам был до мельчайших деталей знаком зал, где фараон принимал вельмож, послов, военачальников и служителей различных богов, за исключением Амона. Обычно мы присутствовали на этих собраниях, спрятавшись за троном или где-нибудь еще. Мы никогда не стояли перед фараоном, как сейчас. Нас охватило особое, странное чувство, и мы отчасти поняли, почему на лицах тех, кто находился в зале, застывало выражение, над которым мы раньше потешались.

Я украдкой разглядывал места, где мы прятались, и вскоре понял, что для Эхнатона наше присутствие никогда не было тайной. Я покраснел и опустил глаза. Взгляд Тута оставался горделивым, хотя поза выражала почтительность. Фараон внимательно разглядывал нас, и я почувствовал, что он читает в моей душе, как в раскрытой книге.

Наконец после долгой паузы, во время которой он, казалось, собирался с силами, бог заговорил:

– Сын мой, мне известно, что ты стал мужчиной. Коль скоро это случилось, будет справедливо, чтобы ты становился таковым и во всем остальном. Отныне ты будешь присутствовать при решении государственных вопросов. В будущем, так или иначе, тебе придется этим заниматься, и чем больший интерес ты проявишь к ним сейчас, тем больше преуспеешь в той жизни, которая уготована тебе Атоном. – Он подмигнул Туту.

Затем фараон, улыбнувшись, обратил взгляд на меня.

– То же я говорю и тебе, Пи. Продолжай защищать Тута и делить с ним твою радость и твою веру в Атона. Твоя судьба неразрывно связана с его судьбой.

Я кивнул и улыбнулся, хотя чувствовал скрытое недовольство Тута, причину которого не мог понять. К тому же я не знал, как отнестись к словам Эхнатона, обрадоваться им или ужаснуться.

Мы скромно сидели в стороне, у всех на виду. Я думал об иронии, скрытой в словах фараона, а Тут другими глазами смотрел на тех льстецов, что лицемерно молились Атону, а потом бежали в тайные храмы приносить жертву Амону.

Я обвел глазами зал. Он выглядел внушительно и подавлял своим величием. Именно такое впечатление он и должен был производить на оробевших гостей, чувствовавших на себе взгляды гигантских скульптур, возвышавшихся в четырех углах зала, а также свирепый взгляд статуи Эхнатона с удлиненными рельефными членами. По стенам тянулись картины сцен известных сражений, а также изображения Эхнатона, стоящего рядом с Атоном и принимающего его благословение, что должно было напомнить чужеземцам о родстве фараона с самим богом и сопричастности божественным энергии и могуществу.

Тот день оказался ужасно скучным.

Через несколько дней, когда Тут, по-видимому, смирился с присутствием на скучных заседаниях, которые казались бесконечными, случилось нечто действительно интересное – настоящий тайный Совет, на котором состоялась встреча мудрого старца Эйе и молодого военачальника Хоремхеба.

Они всегда беседовали наедине, остальных же без всякого снисхождения и уступок выпроваживали вон. Таково было доверие фараона к своим любимейшим подданным. Когда они вошли, мы с Тутом поднялись, чтобы уйти, но фараон задержал нас, к вящей зависти советников и жрецов.

– Ты уже достаточно взрослый, чтобы участвовать в наших совещаниях и при желании высказывать свое мнение. Рамосе, ты тоже останься, это касается непосредственно тебя.

Бросив взгляд на Тута, старый Эйе пожал плечами.

– Как скажете, но, по-моему, эта ноша слишком тяжела для юных плеч.

Хоремхеб лишь поднял брови и вызывающе посмотрел на фараона и косо – на меня.

– Пи его тень. Обсуждение закончено, – сказал фараон.

Тут беспокойно заерзал в кресле. Я знал, что он запомнит слова Эйе, восприняв их как оскорбление, а не простое желание защитить.

Они начали беседовать, как хорошие приятели, и это удивило и Тута, и меня, потому что мы никогда не присутствовали на совещаниях высших руководителей страны. Тут опять заерзал.

– Отец, как ты можешь позволять, чтобы с тобой, живым богом, говорили так неуважительно?

Все заулыбались.

– Мы старые друзья, – пояснил фараон. – Здесь не место для формальностей. Иначе все слишком затянется. Этикет хорош во время церемоний.

Военачальник Хоремхеб нам подмигнул.

– Когда-нибудь я расскажу вам правдивую историю о царях и богах, и вы поймете, что с ними не стоит церемониться.

Фараон сердито посмотрел на Хоремхеба, и тот замолчал. Визирь Рамосе, фанатичный поборник древней справедливости, олицетворением которой является богиня Маат, с неудовольствием озирал собравшихся.

– Так вот, слухи о вашей болезни становятся все упорнее, – начал Эйе и снова пожал плечами. – Разложение чиновников растет, несмотря на то что я пытаюсь всячески противостоять козням жрецов. И это еще не все. Важные посты заняты бездарными людьми, из‑за их просчетов народ нищает, а значит, негодует. Хотя добросовестные чиновники не в силах противостоять развращенным, в стране сохраняется хрупкое равновесие, но, если разлив Нила будет слабым, ситуация может измениться. Чтобы восстановить порядок, вы должны управлять государством твердой рукой.

– Ваше величество, мудрый Эйе, разумеется, сгущает краски. Он не знаком с тонкостями управления, поскольку занимает почетную должность, тогда как ваш покорный слуга, а также начальник писцов и управляющие запасами зерна и мяса готовы предложить вашему вниманию все необходимые записи, – заявил оскорбленный Рамосе.

– Что вы понимаете в учете? Ваше дело следить за тем, чтобы справедливость торжествовала, а не рыться в папирусах. – Эйе тоже не собирался сносить оскорбления. Не обладая никаким официальным титулом, он, в сущности, был первым человеком в государстве после фараона. – У себя вы, конечно, умеете вести учет, судя по тому, в какой роскоши живете.

– Мои учетные записи открыты каждому!

– Как и государственные!

В разговор вмешался военачальник:

– Не спорьте попусту. Всем известно, что жрецы Амона пользуются непререкаемым авторитетом среди знати, они распределяют посты и, в конечном счете, обладают реальной властью. Они сеют панику, предрекают голод, катастрофы и во всем винят вас… Ну и, конечно же, Атона.