– Ты никогда ни во что не верил! – выкрикнул фараон с оскорбленным видом. – Чем тебе не угодил мой отец?
– Это правда. Я не верю в Атона. Но это не мешает мне верно вам служить. Ведь так? – Хоремхеб бросил взгляд на нас с Тутом. – Что вам до того, верю я или не верю в вашего бога? Только сдается мне, что у него всего один верный раб.
Эхнатон вскочил со своего трона из золоченого дерева.
– Да как ты смеешь?!
– Ваше величество, пожалуйста, успокойтесь! – вмешался мудрый Эйе.
Его самообладание восхитило меня. Он был стар, но в его взгляде сквозили мудрость и спокойствие, которое передавалось окружающим. У него были правильные черты лица, хотя отвисшие щеки и особенно мохнатые брови на выбритом лице придавали ему грозный вид (наверное, он не брил их нарочно, чтобы казаться более суровым).
Вопреки новой моде он был в простой набедренной повязке и старой тунике из грубого льна, без драгоценностей, украшений и даже знаков отличия, ибо, надев их, он стал бы походить на одного из тех послов, над которыми мы потешались.
– Ваше величество, как это ни печально, в его словах есть доля истины, и вы должны их услышать. Вас окружают подхалимы, не смеющие вам противоречить, но тот, кто по-настоящему вас любит, говорит не то, что вам приятно, а правду, которая порой бывает горькой.
Я бросил взгляд на Тута. Он побелел как полотно.
– В приграничных областях также распространяются слухи, – продолжал Хоремхеб. – Их разносят шпионы, в то время как враги теперь в опасной близости к нашим рубежам. Они отвоевывают города, которые с таким трудом покорил ваш отец. Те, кто раньше безоговорочно полагались на вас, теперь выжидают, чтобы либо убедиться в том, что вы сильны, как прежде, либо заключить союз с вашими врагами. Я считаю, что пора предпринять решительные действия. Прошли те времена, когда союзники просили нас о помощи. Наш добрый Бириаваза, правитель Дамаска, был первым, кто, обратившись за помощью, ее не получил. Он геройски сражался, однако же пал… Мы растеряли всех наших сторонников. – Он указал на стол. – Это Египет. Мы лишили его двух ног. С помощью двух оставшихся он еще сохраняет неустойчивое равновесие, но это не может длиться вечно.
Продолговатое лицо фараона напряглось, он выпятил свои толстые губы и скрипнул зубами. Узнав, что наши дела настолько плохи, я испугался. Почувствовав, что перешел границу дозволенного, Хоремхеб замолчал, но Эхнатон, подавив свой гнев, не произнес ни слова. Эйе поспешил вмешаться, чтобы отвлечь внимание фараона от военачальника:
– Ваше величество, если мы проявим слабость, враги подойдут к нашим прежним рубежам, и мы не сможем дать им отпор. Пока мы истощаем казну, чтобы накормить народ и сгладить последствия бездарного управления, другие страны тратят средства на создание сильного войска.
– Как это бездарного? – завопил Рамосе. – Если бы не присутствие нашего покровителя, я приказал бы заковать вас в цепи!
– Молчать, глупец!
Я посмотрел на Хоремхеба. Он был подобен льву. Несмотря на молодость, у него были широкие плечи, мускулистые руки и ноги и прекрасная выправка. Правда, голова была плохо выбрита. Побледневший визирь замолчал, испугавшись военачальника, который мог убить его одним ударом. Фараон, хотя и был рассержен, с любопытством наблюдал за своими подданными.
Если Эйе была присуща мудрость, то Хоремхебу – сдержанная сила, грозившая вырваться из берегов, как Нил во время разлива. Рамосе оставалось лишь прикусить язык.
– Ваше величество! – Казалось, Эйе хотел успокоить фараона своим низким, ласковым голосом, словно целительным отваром. – У вашего отца, хоть он и ошибался во многих вопросах, был сильный характер. Он даже хвастал тем, что за один лишь день убил тридцать львов. – Это напоминание вызвало улыбку у фараона, который знал, что это ложь от начала до конца, а хитрый Эйе продолжал: – Воздайте должное храбрости своего отца и позвольте Хоремхебу обрушить на врагов, подошедших к нашим границам, всю нашу силу и разгромить их, как мы делали это всегда.
Но, похоже, военачальник вознамерился открыть фараону глаза на происходящее.
– Ваш отец умел их обуздывать. Одно только слово – и мы сокрушим врагов во имя нашего фараона и нашего бога.
– Мой отец поклонялся ложному богу! – взорвался Эхнатон. Его лицо покраснело и исказилось от ярости. – Я возношу молитвы Атону, чтобы он послал мне силы противиться той лжи, на которую вы так непочтительно ссылаетесь. Мой отец был жалким комедиантом. Всем заправляла моя мать, а он скрывал свою слабость за грубостью. Я таков, каков есть, и хочу, чтобы мои дети запомнили меня таким. – Он посмотрел на нас с Тутом, и я от гордости едва не воспарил над землей. – Я сыт по горло лицемерием моих близких! История сохраняет только выдумки фараона и жрецов, так что, Хоремхеб, больше не упоминай моего отца и запомни: его гнев был притворным, мой – нет!
На этот раз Тут едва заметно улыбнулся. Наверное, представил себе, как его отец направляет на кого-то полученную от Атона силу. Я гордился своим фараоном и радовался, что он вовсе не такой нерешительный, как о нем говорят.
– Мне придется молиться еще усерднее, потому что мое тело уже не то, что прежде. Я с радостью принимаю вас, надеясь на ваше понимание и уважение, поскольку мои усилия направлены на ваше благо… А вы являетесь сюда с вашим безверием, чтобы порочить меня в присутствии моего сына… Оскорблять… Оскорблять Атона и его сына!!!
Он без сил упал на трон. Я и Эйе поспешили к нему. Краем глаза я заметил, как Хоремхеб и Тут обменялись понимающими взглядами. Рамосе умчался прочь, как заяц.
Пока мы растирали фараону руки и ноги, я подумал, что Тута должны восхищать сила и дерзость Хоремхеба, тогда как я завидовал невозмутимости и мудрости Эйе. Я чуть не рассмеялся, подумав о том, что Джеху придется научиться у Рамосе спасаться бегством при первой же возможности.
Придя в себя, Эхнатон поднялся с трона. Некоторое время он стоял молча, но после томительной паузы проговорил нараспев стихи, обводя взглядом зал:
Это я тебя воссоздал,
Это я тебя сотворил,
Это я установил в тебе порядок,
И ты сделаешь для меня все, что я скажу,
А потом он простился со своими советниками. Меня он попросил проводить его в спальню.
– Мой дорогой Пи, – заговорил он, опираясь на меня, – а что думаешь ты?
Мне показалось, что на меня обрушилась вся тяжесть мира.
– Я, мой господин? Я только ваш слуга. У меня нет ни такого права, ни обязанности – Атон не поручил мне решать такие вопросы.
Эхнатон печально улыбнулся.
– Возможно, я сошел с ума, а возможно, они правы, говоря, что у Атона всего один последователь. Не считая тебя. Или я ошибаюсь? Скажи мне откровенно. – Он посмотрел мне в глаза.
Мне хватило смелости солгать.
– Ваше величество, я верю в Атона, но гораздо больше в вас – не в фараона и не в сына бога, а в человека. Вы никогда не обращались со мной как со слугой.
Он улыбнулся.
– Я отношусь к тебе как к сыну и хотел бы, чтобы у Тута был твой ум, а не мое безумие. Ты думаешь, они говорят правду?
– Мой господин, – сказал я, запинаясь, – я не могу этого знать, потому что не покидаю дворца, но слухи, конечно, бродят. Они дошли и до моих ушей, но я прошу вас никого не наказывать, иначе я буду чувствовать себя виноватым.
– Мой добрый Пи, ты снова преподал мне урок. Пошли. Помолимся вместе Атону. Возможно, он услышит двух своих рабов и ниспошлет нам силу сделать так, чтобы эти два ворона не каркали, а попугай не спасался бегством.
В тот вечер я искал Джеха. Я думал, что он, возможно, что-то знает. Когда я нашел его, он принимал купцов своей страны, и я терпеливо дождался конца аудиенции.