И оно сошло ему с рук.

Больше ничего интересного не случилось. Всегдашние церемонии, молитвы Атону. Никто не хотел противоречить фараону, никто не отваживался говорить с ним откровенно…

Вскоре появились Эйе и Хоремхеб, и все остальные удалились. Я опасался бури, но советники вели себя крайне любезно, не перебивали фараона, обсуждали обычные вопросы. Эйе даже вознес молитвы вместе с фараоном.

Когда все закончилось и мы с Тутом остались вдвоем, я, не удержавшись, спросил:

– Что происходит? Неужели этим двоим больше не важно, в чем правда?

Тут посмотрел на меня так, словно я его оскорбил.

– Знаешь, почему они так себя ведут? – Прежде чем ответить, он сделал паузу. – Потому что они теперь обсуждают государственные вопросы с… этой шлюхой!

Я молчал. Это было логично. У Нефертити хватало ума и характера, чтобы взять бразды правления в свои руки и заняться государственными делами, а фараон беспрекословно скреплял печатью ее решения. Я молча восхищался ею. Она была достойной царицей и в лучшие времена, когда Эхнатона еще не поразила болезнь.

Похоже, по выражению моего лица Тут догадался, о чем я думаю, и продолжал извергать ругательства:

– Эта ведьма в заговоре со старым маразматиком и этим болваном, твоим отцом!

Кровь отхлынула от моего лица. Я увидел свое отражение в глазах Тута, который рассмеялся и сказал:

– Думал, я не выполню свою часть договора?

Он повернулся и вышел.

Теперь меня бросило в жар. Я сел, потому что мог упасть. Военачальник Хоремхеб… мой отец?

Мне захотелось с ним поговорить, но это желание тотчас пропало. Если он отказался от меня, я не буду ему навязываться.

Я решил, что Тут отвернулся от меня. Фараон был слаб, Нефертити слишком занята и к тому же избегала Тута, словно тот был прокаженным. Я во всем этом потерялся. От кого я мог ждать помощи?

В ту ночь меня снова разбудили, однако на этот раз не Тут, а слуга высокого ранга, отказавшийся отвечать на мои вопросы и смертельно напугавший меня своим мрачным видом. Я догадался, что происходит. Меня привели в покои фараона, где уже собралась вся его семья. Я был очень тронут, на глазах моих выступили слезы. Добрый Эхнатон вспомнил обо мне, хотя в зале, на другом конце, уже находился Тут. Значит, он считал меня не только слугой, но и другом и членом семьи. Здесь же присутствовали лекарь Пенту, следивший за каждым движением близкого друга, Туту и Переннефер, на их лицах застыла торжественная скорбь.

В центре зала лежал фараон. Он выглядел просто ужасно, и по моим щекам побежали слезы. Я из последних сил старался их сдержать, потому что мой друг не заслуживал подобного зрелища перед смертью, но я ничего не мог с собой поделать.

Эхнатон должен был назначить нового фараона Египта, и чтобы сохранить достоинство во время столь торжественного акта, он принял сильнодействующие средства. Не желая омрачать его последние мгновения и уподобляться плакальщицам, а также осознавая значимость момента, я, подавив рыдания, придал лицу выражение почтения и восторга.

Мне это удалось с трудом. Только девочки испытывали те же чувства, что и я, особенно Мерит, горе которой было непритворным. Думаю, поэтому их благоразумно поместили на задний план. Здесь также присутствовали Эйе и Хоремхеб, для которого, как и для меня, это была огромная честь.

«Какая ирония судьбы!» – думал я, стараясь на него не глядеть.

Старый Эйе приблизился к бедному Эхнатону и осторожно дотронулся до него, чтобы вывести из забытья. Фараон открыл свои потемневшие глаза, похожие на два черных колодца; кожа на его лице была синей, как небо, на котором сияет солнечный диск.

Глазами, затуманенными из‑за снадобий и слабости, он медленно обвел глазами зал. Казалось, он предпочел бы погрузиться в сон, который сродни смерти.

Но когда он заговорил, его голос не дрожал, и слова прозвучали торжественно, хотя это стоило ему немалых усилий.

– Дети мои, на этот раз после церемонии я вас покину. Мой отец призывает меня к себе, а вам остается заботливо подготовить мое вечное жилище. Прошу вас только об одном: сохраните веру в Атона, ибо с этого момента Атоном буду я, и, если вы посмотрите на солнечный диск, вам будет улыбаться мое лицо. Если вы послушаете меня, я пошлю вам силу и энергию, которые необходимы для правления, ибо я уже не буду заключен в это жалкое тело и мое Ка станет более могущественным, чем до сих пор, ведь в последнее время мне приходилось тратить свою энергию на борьбу с болезнью. Простую человеческую болезнь я бы победил, но я столкнулся с всесильным колдовством Темных. Не следует их недооценивать, они обладают такой силой. До сих пор я защищал вас от их коварства и буду делать это впредь, но теперь они, осмелев, удвоят свои усилия.

Он снова обвел взглядом зал. Казалось, он хотел убедить в правоте своих слов всех собравшихся. Его взгляд, не задерживаясь, встретился с моим, и в нем я прочитал ту же благодарность и доброту, что и всегда.

– Вас ожидают нелегкие времена, – продолжал он. – Хотя я старался защитить вас от влияния злых сил и коварства Амона, похоже, оно распространилось на тебя, мой сын.

Тут вздрогнул, но тотчас в его глазах появился знакомый мне ледяной блеск. Неожиданно он злобно заорал:

– Тебя предала эта шлюха, а не я!

– Тут! – крикнул я.

По залу прокатился вздох изумления. Эйе и Хоремхеб встали между Тутом и ложем его отца. Нефертити, рыдая, от стыда закрыла глаза. Не в силах сдерживать себя, я набросился на Тута:

– Молчи, глупец! Ты не понимаешь, что говоришь!

Тут изо всех сил ударил меня по лицу. Но я не почувствовал боли. У меня болела душа. Он развернулся и выбежал из зала.

Мы все смотрели на фараона. Его закрытые веки и сомкнутые губы дрожали. Усилие, которое он совершил, чтобы держать себя в руках, было достойно его отца. Казалось, он вот-вот взорвется и из-под кожи вырвется сноп света и огня, но он овладел собой, его стиснутые пальцы разжались, словно орлиные лапы, и он продолжил:

– Царствовать будет Нефертити, по меньшей мере до того момента, пока одна из моих дочерей по воле Атона не родит наследника или Тут не изменится и по милости Атона не вернется к своей вере. Такова моя воля. Молитесь Атону, ведь если вы позволите одолеть себя презренным духам, наславшим на меня болезнь и завладевшим Ка моего сына, настанет конец времен. А теперь ступайте и дайте мне пройти дорогу, ведущую к Атону, с достоинством, которого мне здесь не хватало.

Его глаза закрылись. Все вышли из зала, кроме Нефертити.

Исполняя приказ фараона, мы все, несмотря на глухую ночь, отправились в сад к алтарю Атона. Даже Хоремхеб встал за нами с мрачным видом и присоединился к молитвам с глубоким почтением, порожденным дружбой.

Мы все молились с особым усердием и верой, ибо в отсутствие сына Атона велик был риск, что сияющее солнце не взойдет на небо. В прежние времена вся страна проводила такие ночи без сна, все жрецы молились и приносили жертвы, чтобы победить тьму, однако сейчас мы чувствовали себя единственными, кто сохранил верность Атону. Призывать же народ на молитву Амону, жрецы которого ждали смерти фараона, как грифы – падали, не имело смысла. Поэтому мы молились горячо, как никогда.

К нам присоединилась Нефертити. В знак траура она коротко остригла волосы, подобно узнавшей о смерти Осириса Исиде перед тем, как она отправилась на поиски его разбросанных останков. На царице была белоснежная траурная туника. Это означало, что Эхнатон мертв.

Когда мы увидели ее, по нашим телам пробежала дрожь. Мы молчали, пока она не начала молиться. Собрав все силы, она осушила слезы и громким голосом стала произносить слова Великого гимна Атону, сочиненного самим фараоном: