Опять этот холодный пот.

Возможно, он утратил веру. Не только в древних богов, но и в Атона, и в самого себя, и потому подчеркивал свою человечность. Придав ей официальный характер, он освободил свою семью от ига протокола и традиций, чтобы самому освободиться от традиционного лицемерия, однако его никто не понял. Возможно, он хотел изменить страну или, точно зная, что случится в будущем, хотел преподать своим детям урок человечности. Я со смехом представил себе, что сделал бы его отец, если бы у него родилось шесть дочерей.

Я так и не понял, был Эхнатон сумасшедшим или, напротив, слишком здравомыслящим. Возможно, его единственной ошибкой было то, что он отдалился от людей и позволил врагам узнать, что он слаб. Возможно, не препятствуй этому жрецы, его идеи проникли бы в египетское общество, хотя он никогда их открыто не провозглашал. Это служило доказательством его неуверенности в себе и в своей системе.

А может быть, жрецы постоянно держали фараона в изоляции, чтобы народ не узнал о его слабости и не потерял своей веры? Возможно, объяснение не может быть однозначным, но должно учитывать множество случайностей и совпадений.

Я потряс головой, так как опять столкнулся с неразрешимыми проблемами, и решил сосредоточиться на ближайшем будущем.

Вскоре я вновь оказался на борту обманчиво хрупкого корабля, который качало из стороны в сторону. Я думал о том, что боги, несомненно, существуют, ибо без их вмешательства эта ореховая скорлупка давно покоилась бы на дне моря.

Через несколько дней, прячась, словно преступник, я пробрался в расположение армии отца, но главнокомандующий, к моему негодованию, принял меня только через два дня. Ему нравилось заставлять меня ждать, чтобы, не проявив благоволения, ослабить мою решимость и сделать покорным, хотя он прекрасно меня знал и понимал, что подобные вещи со мной не проходят.

Наконец этот день настал. Достаточно изучив своего отца, я подошел и обнял его, не потому, что мне этого хотелось, а чтобы его позлить. Он поднялся и взял меня за руку, и это было немало, так как на большее он был неспособен.

– Я очень рад, что ты жив. Я все время думал о тебе.

– Надо полагать.

– Ну, и где ты был? Тебя следовало бы арестовать за дезертирство.

Я пропустил его колкость мимо ушей.

– Я искал убежище для Нефертити. Ты это прекрасно знаешь. Где Тут не смог бы ее найти. Тебе это кажется странным?

Он посмотрел на меня с непритворной озабоченностью.

– Ты думаешь, женщина, даже такая, как она, стоит таких усилий?

– Речь не только о ней. – Я сменил тему. Мне не понравился его тон. – Я разговаривал с Эйе.

– И он прислал тебя сюда? Старый лис!

– Нет, я пришел по собственной воле, чтобы помочь тебе сражаться.

– Помочь мне, говоришь? Хорошенькое дело! Сейчас перед Тутом уже стоит гонец, и прежде, чем мы закончим разговор, он прикажет тебя убить.

– Не думаю.

– Почему?

– У меня есть то, что ему нужно, и, если я буду мертв, он не узнает, где это спрятано. К тому же в его интересах, чтобы я был рядом с тобой, живой, и помогал тебе.

– Не слишком ли ты самонадеян?

Я иронично улыбнулся.

– Разве?

Хоремхеб пожал плечами.

– На самом деле ты прав. Не сегодня-завтра состоится битва, и она будет нелегкой. Ты знаешь, что у меня мало хороших командиров и закаленных бойцов. Однако не обольщайся. Даже если бы ты победил противника в одиночку, не думай, что Тут, забыв твои прежние грехи, позволит тебе вернуться в Фивы героем.

Я широко улыбнулся и, сдерживая смех, произнес, не ожидая благодарности:

– Спасибо и на том.

Когда я повернулся, чтобы идти, он спросил:

– Где она?

Я с улыбкой посмотрел на него:

– Ответив, я поставлю тебя под угрозу.

– А явившись сюда – нет? И с чего ты решил, что я боюсь Тута? Если бы не Эйе, ты бы ползал передо мной на коленях, а не пытался оскорбить своими дерзкими словами. Отвечай, разве Тут не решит, что ты сказал мне об этом? Чтобы развязать тебе язык, он может взять меня в заложники.

На этот раз я не смог не засмеяться.

– Но сначала ты выиграешь войну.

Выходя от отца, я столкнулся с Суром, тот обнял меня, как он один умел это делать.

– Мой безумный командир!

– Мой упрямый нубиец!

– Пойдем-ка выпьем, и ты расскажешь о своих приключениях. – Раскаты его смеха прозвучали, как львиный рык. – Говорят, ты вырвал из рук безусого мальчишки саму царицу Египта!

Я пожал плечами:

– Ну да.

Увидев на черном лице нубийца вытаращенные глаза, я рассмеялся. Сур понял, что это не бравада.

– И ты не боишься, что фараон сдерет с тебя кожу и разбросает куски твоего тела по пустыне?

Я снова пожал плечами:

– Ты меня выдашь?

Улыбка исчезла с его посеревшего лица.

– Не шути так. Здесь полно шпионов. Жрецы боятся, что твой отец получит слишком много власти, если выиграет войну.

Я произнес шутливым тоном:

– А что собираешься делать ты? Будешь сражаться с хеттами?

Сур посерьезнел и взял меня за руку.

– Я всю жизнь на войне, и в первый раз мне страшно! Я не боюсь биться с врагом и достойно умереть в бою, тогда Амон взвесит мое сердце с особым снисхождением к моим поступкам… Но сражаться против него…

– С чего ты взял, что тебе придется сражаться против Амона, Ра, Гора, Атона, Хатхор или Маат? Какая чушь! К чему волноваться о будущем? Ты солдат, а судьба изменчива. Быть может, ты умрешь от укуса змеи, или в своей постели, или от ножа ревнивой женщины.

Сур покачал головой. Он дрожал.

– Нет. Так сказал твой отец. Надо сражаться, не теряя бдительности, и, если мы победим, возможно, нам придется бежать, потому что всех командиров могут объявить предателями, даже твоего отца. Это очень щекотливая ситуация, и здесь я ничего не могу поделать, это выше моих сил.

Я вздохнул.

– Друг мой! Эти вопросы меня ничуть не беспокоят. Я уже давно утратил веру и могу сражаться хоть против самого Анубиса. – Я вспомнил сон. – Не забывай, я вырос среди богов.

– Что ты такое говоришь? – Сур стал трясти меня за плечи. – Ты сошел с ума!

Я вспомнил доброго Эхнатона.

– Отнюдь. Я в своем уме, хотя безумцев понимаю лучше здравомыслящих.

Высвободившись из его ручищ, я улыбнулся, чтобы его успокоить.

– Сейчас я слишком рассудителен. Так что пойдем напьемся.

Время летело быстро, как летит оно для того, кто долго жил рядом с любимой, не общаясь с ней, а потом оказался в полнейшем одиночестве и наконец встретил старых товарищей по оружию. Однако я не терял бдительности, так как излишняя откровенность, к которой побуждают винные или пивные пары, ни к чему хорошему не приводит. Я мог ненароком выболтать какие-нибудь сведения, которые впоследствии помогли бы жрецам напасть на след.

Несмотря на неизбежность войны, я был счастлив. Совесть у меня была чиста, и я не сомневался в том, что моя смерть не причинит вреда Нефертити. Я оставил царицу в надежном месте, в стороне от мест возможных столкновений, и прилагал все усилия, чтобы ей и народу, который ее приютил, по-прежнему ничего не угрожало. Я старался не для ее отца, не для страны и уж тем более не для фараона.

Я упражнялся в боевых искусствах до изнеможения, в здоровой обстановке товарищества и искренней дружбы. Окружавшие меня храбрецы знали, что многие из них погибнут. Днем мы были образцовыми солдатами, а ночью напивались, тратя наше жалованье на пиво, лучшее вино и дорогие подарки девушкам, щедрым на любовь и ласку. Нам незачем было его беречь. Если мы погибнем, наше имущество достанется врагу, а если одержим победу, то вернемся домой как герои, и солдатское жалованье покажется смешным по сравнению с открывающимися перед нами возможностями. Я не имел отношения к этому будущему, так что это меня не волновало. Я жил сегодняшним днем, ни о чем не заботясь, и чувствовал себя счастливым. Я не клялся девушкам, что буду любить их вечно, как делали другие командиры, нередко забывавшие о своих обещаниях, когда наступало мирное время, но их призывали к ответу, и приходилось выбирать между женитьбой и отступным. Однако перед лицом грозящей опасности женщины сами предлагали свою любовь в качестве жертвы Хатхор и другим богиням или во имя победы – они ведь поднимали боевой дух своих возлюбленных. Мне было чуждо такое лицемерие. Я встречался лишь с теми, кто, подобно мне, ни на что не рассчитывал, и был щедрее своих товарищей в нежной и пылкой любви, напоминавшей мне о волшебной ночи с Нефертити. И поэтому многие хотели разделить со мной циновку.