– Мои осведомители говорят совсем другое.

– Неужели? Наверное, тебя потому и нет во дворце, что твои осведомители столько знают…

Тут горько усмехнулся:

– Мы с тобой как один человек. Я и моя тень, только тебе досталось все лучшее, а мне – все худшее. Тебе – любовь, мне – ненависть.

– Ты заблуждаешься, ты сам придумал эту ненависть. Ты слишком обидчив. К тому же я больше не твоя тень. Теперь ты сам похож на собственную тень.

– Тогда почему я не стал фараоном?

– Я тебе это уже сказал. Твой отец полагал, что ты еще не готов. Это было только его мнение, потому что царица никогда ничего ему по этому поводу не говорила. Не вставала между сыном и отцом. Нефертити не ненавидит тебя, она тоскует по тебе, как по сыну, которого всегда любила. Она чувствует себя виноватой и молится Атону с такой страстью, что если бы ты ее увидел в этот момент, то все бы понял. Ты должен дать и ей, и себе второй шанс. Ей – шанс вернуть твою сыновнюю любовь (и ничего другого, потому что она решила посвятить себя одному Атону), а себе – шанс забыть обиды и стать таким, как прежде. И тогда ты будешь фараоном. Не сомневайся, ибо таково слово бога. Она сама мне сказала, что царствует временно и мечтает оставить трон и посвятить себя служению богу. В этом твой путь, а не в том, чтобы противиться воле отца – взгляни на солнечный диск – вместе с разными подонками, которым ты приказал меня убить.

Тут неуклюже сел.

– Я бы хотел, чтобы все было как раньше.

Он выглядел таким измученным, что на него больно было смотреть.

– Тогда возвращайся и помоги нам. Отсюда ты едва ли сможешь править, скорее будут управлять тобой. – Я замолчал, потому что Тут закрыл глаза. Я приподнял его голову. – Ты хорошо себя чувствуешь? Смотри, у тебя под глазами черные круги и ты на ходу засыпаешь. Если мы обратимся к лекарю, то он, пожалуй, первым делом займется тобой, а потом уже мной.

– Я плохо сплю. Мне что-то дают от бессонницы, но наутро ужасно трещит голова.

– Всемогущий Атон! – воскликнул я. – Разве ты не понимаешь? Тебя пичкают дурманящими средствами. Они хотят подавить твою волю, чтобы тобой было легче управлять.

Он, подняв голову, недоверчиво посмотрел на меня.

– Я сам прошу их дать мне что-нибудь от бессонницы.

– Верно. Но откуда ты знаешь, что прежде они не дают тебе что-то, чтобы ты не спал?

Тут с досадой мотнул головой.

– Не знаю, что и думать.

– Тут, я всегда о тебе заботился. Позволь мне вытащить тебя отсюда и вернуть во дворец. Сам решай, когда это случится. Ты будешь волен делать что захочешь, никто не будет ничего за тебя решать, и мы будем рядом. Мальчики по тебе скучают.

– В самом деле?

– Да. Пойдем домой.

Он поднял голову.

– И ты не затаишь на меня обиду за то, что тебе проломили голову?

Я улыбнулся, хотя и через силу.

– Я узнаю, кто этот негодяй, и сам с ним разберусь. Мне кажется, ты этого не хотел, тебя вынудили отдать этот приказ. В любом случае, я не могу тебя ненавидеть, хотя ты это заслужил. Нас с тобой слишком многое связывает.

Тут, растрогавшись, встал и обнял меня. В этот момент он снова был беззащитным ребенком. Я ощутил небывалое воодушевление.

– Слушай, – сказал я, – если мы выйдем отсюда с тобой вдвоем, как ни в чем не бывало, они заподозрят неладное. Возможно, за нами следят, так что возвращайся и веди себя как обычно. А потом прикажи меня отпустить. И, ради Атона, пусть меня больше не трогают, я очень слаб.

Тут улыбнулся.

– Будь спокоен.

– Не ешь и не пей ничего за пределами дворца, и сам почувствуешь разницу. Мы пойдем к лекарям, они очистят тебя соком артишока и лимона, и через пару дней сон твой будет крепок.

– Ты пойдешь первым. – Он указал на огромную шишку у меня на голове. И ушел.

Через несколько часов дверь отворилась. Быстро оглядевшись, я увидел, что охраны нет, и поспешил убраться, пока мои стражи не передумали. Моя рана не на шутку тревожила меня.

Когда я оказался во дворце, там царил переполох, как будто только что произошло землетрясение.

Я нашел Эйе в зале заседания Совета. Увидев меня, он подбежал ко мне.

– Я ждал тебя. Пойдем к лекарю.

Пока меня лечили – добрый Пенту был потрясен, – Эйе все мне объяснил.

– Хорошо, что я был здесь и Тут столкнулся именно со мной. Я успел предупредить Нефертити, – он еще не привык называть ее царицей или фараоном, – ведь если бы Тут явился прямо к ней, все могло сложиться по-другому.

– А потом?

– Я имел с ним долгую беседу. Он одержим Нефертити. Считает, что лишь она может дать ему не только любовь, – и наслаждение, мысленно добавил я, – которую она дарила его отцу, но и энергию Атона.

– Она его боится.

– Да. Она не знает, как от него избавиться, и ни за что на свете не согласится быть его женой.

– Но, если он станет фараоном, она не сможет долго его избегать.

– Вот именно. Потому-то она так боится.

Я не мог не восхищаться старым Эйе. За столь короткое время он показал мне пример того, что давалось мне с трудом: он умел не просто назвать ту или иную вещь, но и проникнуть в ее суть.

– Как ты об этом узнал?

Он улыбнулся.

– В веселом доме Тут уже не мог скрывать, кто он такой, остальное рассказала Нефертити. И тогда я понял, что только ты способен убедить его вернуться.

– Мы оказали ей плохую услугу.

– Не беспокойся. После его коронации она удалится в пустыню, в уединенный храм, где ее никто не найдет. И посвятит себя Атону.

– Нам будет плохо без нее.

Эйе положил руку мне на плечо.

– Главное – чтобы она была счастлива. А теперь она несчастна.

Я постарался перевести разговор на другую тему:

– Где мой отец?

– В походе. Оценивает готовность наших воинственных соседей к нападению.

Я встревожился.

– Быть может, стоит поспешить ему на помощь? При Эхнатоне армии не уделялось должного внимания, так что у нас, наверное, не осталось хороших солдат.

Эйе похлопал меня по спине.

– Мой дорогой Пи, здесь от тебя больше пользы, чем от всех моих писцов, вместе взятых. Что касается Хоремхеба, не стоит его недооценивать. Он великий полководец. Пойдем. Тут скоро захочет тебя видеть.

Прошло несколько месяцев относительного спокойствия. Находясь в плену несбыточных надежд, Тут вернулся на путь истинный, но, так как его попытки сблизиться с Нефертити оказались тщетными, он снова сделался вспыльчивым и подозрительным.

Он продолжал встречаться со жрецами. Мы все это знали. Они готовили его к исполнению роли фараона.

Но нас это уже не волновало. Не все ли равно, кому поклоняться, – Атону или Амону, когда речь идет о процветании страны.

Эйе полагал, что самым разумным было бы сначала согласиться на изменения, а потом действовать так, как действовали жрецы: постепенно продвигать на важные посты своих людей, пока мы не доберемся до вершины религиозной власти. Тем самым мы обеспечим чистоту в рядах жрецов Амона, столь необходимую для уважения к власти фараона, и уберем с политической арены меньшинство, которое обогащалось, прикрываясь святостью.

Мы полагали, что между двумя богами со временем установится равновесие. На деле же Атону перестали поклоняться официально, почитая одного Амона.

В Египте всегда, от начала времен, существовало многобожие. И я не видел зла в произошедших переменах. По крайней мере, мы отказались от лицемерия и получили возможность договориться с верховным жрецом, чтобы он более не вмешивался в работу государственных учреждений, так как попытки Эйе исправить положение неоднократно наталкивались на препятствия в виде мздоимства и несправедливых законов.

Каждый день мы молились Атону – фараон, Тут, я и Эйе, но, как только церемония заканчивалась, Тут мгновенно куда-то исчезал. В присутствии Тута Нефертити не могла молиться так же самозабвенно, как прежде. Тут не сводил с нее глаз, как и я, а добрый Эйе следил за исполнением ритуала. Это было бы смешно, если бы не страдания моей любимой.