Никого особо не удивило наше странное появление с телом, завернутым в тунику. Конечно же, никто не подозревал, что этот сверток и есть их правительница, потому что накрыть фараона – это святотатство. Никто не мог и подумать, что это маленькое существо, веса которого я почти не чувствовал, было царицей, свергнутой и побежденной.

Когда мы пересекли пару улиц и я мог считать, что мы спасены, меня, как молния, поразила одна мысль.

– Я должен вернуться во дворец.

Эйе посмотрел на меня так, словно я сошел с ума.

– Нет ничего важнее твоего присутствия здесь.

– Да, но нужно сделать одну вещь. Если я этого не сделаю, не прощу себе никогда. Отнеси ее в дом моего отца и прикажи, чтобы туда явились Нахтмин и твои самые надежные люди с колесницей, оружием, свежими лошадьми и едой. Я уеду с ней, как только сделаю то, что должен.

– Ты же не собираешься сейчас мстить, принимая во внимание сложившуюся ситуацию? Ведь если тебя убьют, это поставит под удар нас всех!

Я улыбнулся.

– Не волнуйся. Я не стану драться. Речь идет не об этом.

И я быстро пошел обратно во дворец, прихватив короткий меч. Я был очень слаб и снова клял себя за глупость. Мне следовало предвидеть, что может произойти нечто подобное, ведь я знал об отношении Тута к хеттам. Чего я не мог знать заранее – так это каким будет решение царицы. Я не искал с ней встречи, поскольку думал, что накануне такого важного события она не станет принимать меня.

Мне пришла в голову мысль, что, возможно, она не была так уверена в своем военачальнике, как Эйе, но и не имела никаких доказательств его неверности, и все происходило без ее ведома.

Я вошел через известный мне вход для прислуги, которым столько раз пользовался. Меня пропустили. Когда стража у входа уже не могла меня видеть, я побежал, как сумасшедший, к малым дворцам. Я нашел, кого искал, хотя его охраняли два стража, такие мощные, что были под стать статуям в большом зале. Они напомнили мне Сура, и я грустно улыбнулся.

Я подошел, собираясь сразу же напасть на них, сжимая в руке оружие, но в последний момент, когда они уже готовились дать отпор, на меня снизошло вдохновение.

– Дайте пройти! – крикнул я.

– У нас приказ не впускать никого, кроме фараона.

– Я послан им обезглавить предателя. – И я улыбнулся. – Ситуация серьезная, и наш добрый фараон удостоил меня милости покончить с этой собакой.

Стражники захохотали.

– Мы тебе поможем. Эти хетты коварны, как скорпионы.

– Не сомневайтесь, у меня хватит сил справиться с этой собакой.

Они пропустили меня. Джех стоял напротив двери, размахивая импровизированной дубинкой – он отломил от небольшого кресла ножку, которая, по тогдашней моде, была выточена в виде звериной лапы. Если бы нам обоим не угрожала смертельная опасность, я бы расхохотался. Джех был бледен и дрожал. В глазах его стояли слезы. Он не знал, можно ли мне верить, ему было страшно.

– Не будь дураком! Я пришел вытащить тебя отсюда.

Он обнял меня, проливая слезы. Говорить он не мог. Я обхватил его голову двумя руками и заставил посмотреть на себя.

– Джех! Послушай. Нам надо уходить. Покончим со стражниками и убежим через заднюю дверь.

Он перестал плакать, шумно вздохнул и кивнул.

Я отдал ему более длинный меч из тех двух, что были при мне.

И вышел первым. Один из стражников злорадно усмехнулся и открыл рот, чтобы сказать что-то оскорбительное про моего друга. Но не успел он произнести и слова, как я со всей силы воткнул ему в грудь меч. Другой стражник смог выдержать удар Джеха, но не мой, который пришелся ему в горло.

Мы бежали, и я молился Атону, чтобы он простил мне неблагородные поступки, которые я вынужден был совершать, – ведь, как говорил мой отец, войну выигрывают более проворные, а не более благородные.

Во дворце была такая толчея, что никто не обратил особого внимания на еще двух стражей, бежавших к зданию, где жили слуги.

Везде были видны следы недавних схваток. Несомненно, Тут совершал переворот жестко и быстро, и первое, что он сделал, чтобы не встретить достойного отпора, – перебил всех старых воинов своего отца. Мы бежали с поднятыми вверх мечами. Я не мог не остановиться, когда увидел умершего от многочисленных ран, нанесенных мечом, Туту, верного дворецкого и приближенного слугу Эхнатона, и заплакал навзрыд над его трупом, так что Джеху пришлось стукнуть меня по спине, чтобы я стряхнул с себя оцепенение, которое снова меня охватило. Я кивнул, и мы продолжили путь.

Страж у ворот видел, как я входил на территорию дворца, и отошел в сторону, но, заметив Джеха, вопросительно посмотрел на меня. Я ударил его рукоятью меча, и он упал, потеряв сознание. Мне не хотелось отягощать свою совесть ненужными убийствами.

Мы прибежали в дом моего отца. Люди Эйе еще не прибыли, и мне пришлось иметь дело со слугами отца. Я боялся, что они могут не подчиниться мне, но все прошло гладко. Суровое выражение моего лица и раны их убедили. Они действовали быстро. Я попросил подготовить двух лошадей и еду для Джеха, а еще просторную одежду, полностью скрывавшую его.

Джех не произнес ни слова. Глаза его все еще были остекленелыми. Только на меня он смотрел осмысленно. Я кивнул. Он обнял меня так крепко, что мне стало больно, прыгнул на коня и ускакал размашистым галопом.

Вскоре прибыли люди Эйе с подходящей колесницей, несколько удлиненной, чтобы в ней поместились носилки, на которых Нефертити, привязанная мягкими повязками, могла бы путешествовать. Конечно, эта повозка мало походила на царскую, но выбора не было.

Едва я закончил заниматься самыми насущными делами, как прибыл плачущий Пенту. Мы обнялись, и я попросил его осмотреть царицу.

Я велел принести мне лекарства, какие назвал Пенту, чтобы слуги не догадались о том, кто именно моя предполагаемая высокомерная любовница. После случая со служанкой они могли думать обо мне что угодно, но для меня это не имело значения.

В то время как Пенту осматривал ее глаза, я омыл ее раны и ее вульву и ввел противозачаточное средство, потому что мне казалось худшей карой иметь ребенка от такого чудовища. Я освежил ей лицо, протерев влажной тканью, умоляя ее отдалившуюся душу простить оскорбление, которое я наношу ей, касаясь ее без позволения. Я обливался слезами. Ведь только едва ощутимое тепло тела и слабое дыхание свидетельствовали о том, что в этой женщине теплится жизнь. Когда Пенту наконец отошел от нее, я без раздумий одел ее и прикрыл лицо куском легчайшего газа, чтобы предохранить его от пыли.

– Как она? – спросил я.

– Физически она никак не пострадала, – ответил Пенту, – если не считать синяков, но ее Ка может быть очень далеко. – Он всхлипнул, как ребенок. – Она не смогла этого вынести и захотела воссоединиться со своим мужем, не дожидаясь, пока умрет ее тело.

Я схватил его за плечи и тряхнул, хотя и у меня на глаза наворачивались слезы.

– Она сможет вернуться к жизни?

Пенту подумал, прежде чем ответить.

– Бывали случаи, когда пациент забывал о том, чем было вызвано такое состояние, и в один прекрасный день приходил в себя. А другие сдавались и не переживали следующей ночи. Мы ничего не можем для нее сделать, кроме как укрыть ее и окружить заботой, которую она сумеет оценить и будет за нее признательна. Возможно, таким образом мы ее вернем. Но, насколько я себе представляю то, что произошло, это будет трудно сделать, очень трудно.

– Я знаю. Но нельзя допустить, чтобы это повторилось. – И я крепко обнял его.

Он покивал.

– Что ты собираешься делать? – спросил я его.

– Когда-то я был визирем в Нубии. Там будут мне рады. Я вернусь туда и буду мирно жить. И больше не буду лечить людей. Займусь обучением молодежи.

– Будь осторожен. Уезжай, пользуясь этой суматохой. Возьми только самое необходимое, не отягощай себя громоздким багажом и не медли.

Люди Эйе ждали меня снаружи.