— Да, такую бестию нужно держать подальше от нашей столицы, — устало и удовлетворённо вздыхая, сказал император своему дружку Алексею Орлову сразу после этого свидания. — А то, боюсь, декабрьские события могут повториться, но только теперь одна половина гвардейского корпуса будет защищать Большой театр, а другая — брать его штурмом.

Так и оказался посреди кубанских степей граф Александр Стародубский. Его коляска продолжала плыть по серебристым волнам ковыля. Неподалёку показался одинокий курган. На нём высилась серой громадиной каменная баба. На её большой круглой голове сидел сапсан — степной орёл — и пристально смотрел на проезжающую неподалёку коляску.

   — Ишь уставился, — проворчал почему-то недовольно Степан.

Но тут вдруг до них донеслись какие-то странные звуки. Вроде бы человеческий голос, но раздавался он откуда-то из-под земли. Сапсан взмахнул сильными крыльями и улетел.

   — Фу-ты, чёрт, — перекрестился Степан, — уж не покойники ли голос подают?

   — Да это землекопы поют, — ухмыльнулся ямщик, пощёлкивая кнутом по круглым бокам упитанных лошадей. — Колодец роют, горное масло добыть хотят, «фитажен» называется. Пока до него докопаешься, и вправду в живого покойника можно превратиться — не работка, а жуть!

Они подъехали к грудам свежевыкопанной земли. Двое мужиков в грязных дырявых рубахах и портах качали мех, подавая в колодец воздух. Другие двое вытаскивали привязанные за верёвки ведра с землёй. Из колодца раздавался глухой то ли вой, то ли песня.

Молодой офицер выпрыгнул из коляски и заглянул в колодец.

   — Кто это там? — спросил он.

   — Андрюшка.

   — А чего он там воет-то?

   — Поёт, ваше бродь, копает и поёт, чтобы слыхать нам было, когда обомрёт.

Звуки из-под земли оборвались.

   — Ну вот, так и есть, обмер паря, надо поспешать, а то и вконец окочурится, — проговорил черноволосый мужик с густой бородой, крючковатый нос и круглые красные глаза.

Он ухватился заросшими чёрной шерстью ручищами за верёвку и рванул что есть силы.

   — Пособляйте, чего стали? — заорал высокий тощий, с густой, давно не чесанной чёрной бородой мужик и схватил верёвку.

Скоро на поверхность вытащили грязного посиневшего парня. Положили на землю. Закатившиеся глаза смотрели куда-то в небо, рот был открыт. Дыхания не слышно.

   — Дыши, Андрюшка, дыши! — выкрикнул черноволосый и нажал на грудь лежащего несколько раз.

Землекоп задышал, хрипло и судорожно, потом ровнее.

   — Оклимается, — мотнул чёрной бородой мужик и повернулся к стоящим рядом: — Ну, кто следующий? Ты, Петро? Полезай, полезай. Работы ещё непочатый край.

И высокого бледного парня стали обвязывать верёвкой. Скоро он исчез в колодце.

Степан достал из кармана фляжку и наклонился к лежащему.

   — Испей, паря, испей, — проговорил вахмистр, поднося фляжку ко рту посиневшего землекопа.

Тот начал часто глотать. Кадык на его худой шее задёргался. Запахло водкой. Мужики, стоящие рядом, завистливо улыбнулись.

   — И вы тоже выпейте, — сказал Степан, когда лежащий вернул фляжку. — Ну и видок у вас: краше в гроб кладут.

А молодой граф тем временем сунул в грязную руку уже поднимающегося парня пару золотых и пошёл к коляске. Когда они отъезжали, вновь раздалась глухая и протяжная песня из-под земли. Коляска медленно удалялась, словно уплывала по серебристым волнам ковыля, гуляющим по бескрайнему степному морю. Грязные и оборванные мужики смотрели ей вслед как чудесному видению, случайно посетившему их.

   — Эх, хороший барин, добрый барин, — покачал лысой головой один из мужиков и по-детски улыбнулся.

   — Ну, чего встали? — закричал на них чернобородый. — Кто работать-то будет?

   — Работа не волк, в степь не убежит, — проворчал громадный косматый мужик и подошёл, раскачиваясь как медведь, к парню, который только что получил золотые от офицера. — А ну, давай сюды деньги, мозгляк! — прорычал он и ухватил того за густые белобрысые патлы.

   — Не дам, — оскалился парень, пытаясь вывернуться из могучих лап.

   — Отдашь, куда ты, паря, денешься! — самодовольно ухмыльнулся детина. — Разве что без головы захочешь остаться, так я мигом сверну, как курчонку.

Он поднял парня за волосы и, ухмыляясь, смотрел, как тот извивается от боли, пытаясь достать ногами до земли.

   — Отдай, Андрюш, ему деньги. Чёрт с ними! Ведь он и вправду тебе башку отчекрыжит. Сам, что ли, не знаешь? Гаврила зверь, а не человек. — Лысый мужик жалостливо смотрел на парня. — Гаврюш, отпусти мальчонку. Отдаст он тебе денежку, отдаст. Кому же помирать хочется в расцвете-то лет?

   — Правильно, Силыч, гуторишь, правильно. Послушайся его, Андрюшка, Силыч тебя плохому не научит. Он у нас добренький, — издевался громила.

   — Ну хорошо, чёрт с тобой! Отдам я тебе золотые, мочи нет терпеть больше, — простонал Андрей. Из его зелёных глаз по худому лицу текли слёзы.

   — Давно бы так, — довольный Гаврила отпустил парня, и тот плюхнулся на землю.

   — Сговорились, и правильно. Так и надо. Ведь против силы, Андрюшенька, не попрёшь, — закивал лысой головой Силыч, подбадривая парнишку.

Андрей встал, шмыгнул носом, засунул руку глубоко за пазуху.

   — На, держи, — сказал он Гавриле.

   — Ну, где там они у тебя? — Косматая голова приблизилась к парню.

   — Да вот же, получай! — выкрикнул Андрюшка громко и зло.

В его руках блеснуло лезвие ножа. Парень полоснул сбоку по загорелой, жилистой шее Гаврилы и отскочил проворно в сторону.

   — У, гнида, убью! — зарычал детина и, растопырив громадные ручищи, кинулся вперёд.

Но Андрей проворно юркнул ему под мышку. Гаврила, ничего не понимая, остановился. Из его шеи хлестала кровь. Мужик попытался зажать рану рукой. Ничего не получалось. Сквозь пальцы бил горячий алый ключ.

   — Что же это творится, Матерь Божья? — заголосил Силыч, раскачивая сокрушённо большой лысой башкой. — Ведь это ж смертоубийство!

Все мужики как зачарованные смотрели на Гаврилу. Его глаза помутнели. Он открывал широко рот, но сказать ничего не мог. Весь он уже был залит кровью. Андрей тем временем опомнился первым. С трудом оторвал он взгляд от тяжело раскачивающегося на слабеющих ногах Гаврилы, убрал нож за пазуху, подскочил к стоящему рядом лысому мужику и со словами:

   — У, юродивый проклятый! — врезал с размаху по зубам Силычу и ринулся бегом в степь.

Ковыль хлестал его по ногам, цеплялся за колени. Но скоро он скрылся из глаз. Никто даже и не попытался его остановить. Тем временем Гаврила упал на землю. Мужики обступили его.

   — Вишь как получилось. Он ему жилу главную перерезал, по которой вся кровушка течёт. Теперяча уж ничем не поможешь, — авторитетно заявил чернобородый. — Да-а, — протянул он, — а щенок-то с острыми зубами оказался.

   — Вот изверг, — промычал, утирая рукавом разбитые губы, Силыч. — Меня-то за что? Я его пожалел, а он?

   — А ты, Силыч, не встревай, куда тебя не просят, — отмахнулся чернобородый. — «...Против силы, Андрюшенька, не попрёшь», — передразнил он лысого примирителя. — Вот тебе и не попрёшь. Благодари Бога, что он и тебя ножичком не перекрестил.

А Гаврила уже умирал. Он лежал на спине, руки упали вдоль могучего туловища. Раздался хрип предсмертной агонии.

   — Кончается, — скривил разбитые губы Силыч и заплакал.

Он встал на колени и начал читать молитву. Гаврила вдруг перестал хрипеть, благодарно взглянул на склонившегося над ним Силыча и сложил огромные, теперь дрожащие от слабости руки на груди. Через несколько минут он уже не дышал.

   — Да, жил, как зверь, и умер, как собака, посреди голой степи, — подвёл итог чужой жизни чернобородый.

   — Человек умер, — убеждённо проговорил Силыч, закрывая широко раскрытые глаза Гаврилы. — Негоже лаять покойника. Не нам судить. На небесах разберутся. — И добавил, чуть помолчав: — Его душа уже, должно быть, летит высоко-высоко.