— Держи, орёл, и скачи на Семёновские флеши, передашь его Багратиону и добавишь на словах, что я очень доволен его действиями, но, бога ради, пусть он больше не раздевает мой левый фланг. Если Тучков отдаст Утицкий курган, то Понятовский со своими полячишками окажется у нас в тылу. Зачем мы тогда столько людей уже положили на флешах-то? Понял, герой? — обратился генерал от инфантерии[17] к прапорщику.

Кутузову только что стало известно, что Багратион по собственной инициативе взял из 3-го пехотного корпуса Тучкова лучшую в армии образцовую 3-ю пехотную дивизию Коновницына.

   — Так точно, ваше высокопревосходительство, фланговый удар, самый опасный, может заставить самые наши стойкие дивизии в центре отступить. Поэтому, мне кажется, нужно корпус Багговута с крайнего правого фланга перебросить на левый в помощь Тучкову.

   — Ишь ты какой прыткий, — засмеялся Кутузов, — во, дожил, старика даже прапорщики начали поучать. Ты откуда такой прыткий выискался и так хорошо нашу диспозицию знаешь?

   — А я принимал участие в работах в чертёжной вчера, — спокойно ответил Муравьёв, — поэтому-то и хорошо представляю и поле боя, и расположение наших войск. И сегодня по действиям противника можно понять, что он сосредоточил все свои силы на левом фланге. Так зачем 2-му корпусу без дела стоять, когда у нас на левом фланге угроза прорыва неприятеля?

Кутузов вытаращил свой единственный глаз на юнца, который так лихо делился своими соображениями по тактике ведения сражения с главнокомандующим.

   — Это прапорщик Муравьёв, — шагнул поближе к Кутузову генерал Ермолов. — Он мне ещё перед началом войны заявил ничтоже сумняшеся, что мы слишком растянули свои войска по фронту и армию Багратиона выдвинули опасно далеко на юго-восток. Просил передать его мнение государю.

   — Ну и как, передал? — спросил, несколько опешив, Михаил Илларионович.

   — Так точно.

   — Ну и что государь?

   — Сказал, чтобы прапорщики впредь занимались своими прямыми обязанностями и не совали свои носы в вопросы военной стратегии. Но в то же время приказал передать, что ценит искреннюю заинтересованность прапорщика Муравьёва в общем нашем деле. Вот теперь и судьба дала мне такую возможность: передать слова нашего государя господину прапорщику лично, — закончил вполне серьёзно Ермолов.

Кутузов рассмеялся своим тонким, хриплым, старческим смешком.

   — Да, Муравьёв, ты далеко пойдёшь, если ещё в таких низких чинах тебя сам император просит генерала поблагодарить за усердие, то-то ты мне сразу приглянулся. Иди, иди, сынок, выполняй поставленную задачу, а уж подумать о стратегических вопросах пока ещё есть кому у нас. И поосторожней, герой, под пули зря не лезь, а то вон, вижу, уже зацепило тебя? — показал Михаил Илларионович на перевязанное предплечье прапорщика.

   — Это не пулей, это штыком, — уточнил Николай.

   — У моста, что ли, воевал?

   — Так точно.

   — Никаких штыковых атак! Ты меня понял, архаровец? — нахмурил брови Кутузов. — Если с тобой что-нибудь случится, кто же у нас лет через двадцать армией-то командовать будет? Ступай, Коля, ступай и предупреди Багратиона, чтобы левый фланг больше не оголял. А насчёт Багговута — так тебя, к сожалению, опередили, Барклай уже приказал ему занять позицию на левом фланге между флешами Багратиона и Тучковым, и я, раб грешный, с этим согласился.

Николай, отдав честь, под одобрительные возгласы улыбающихся генералов, толпящихся вокруг главнокомандующего, отправился выполнять приказание. То, что увидел Муравьёв, подъезжая к флешам, поразило его до глубины души. На сотни и сотни шагов вокруг все поля и овраги вокруг Семёновских флешей были устланы трупами солдат и офицеров русской и французской армий. Крови было так много, что конь поскальзывался и испуганно косил глазами, вдыхая вороными ноздрями воздух, удушливо пропитанный запахом разорванной человеческой и лошадиной плоти, пороховым дымом и чадом, головешками догорающей неподалёку деревеньки... Некоторые из людей и коней ещё дёргались в судорогах смертельной агонии. В траве и примятой, несжатой ржи между мёртвыми валялись беспорядочно кивера, сабли, ружья, оторванные руки и ноги. Во многих местах земля была взрыта ядрами. По всему полю видны были раненые, бредущие в тыл. Скакали в беспорядке лошади, потерявшие всадников. Почти все раненые солдаты не бросили своих ружей, а упорно ковыляли с ними в тыл. Бородатые ополченцы выносили с поля боя тех, кто не мог двигаться самостоятельно.

Николай попал в самое пекло битвы. Французы только что захватили Семёновские флеши, и Багратион организовывал контратаку. Поэтому он только мельком взглянул на записку Кутузова, кивнул в ответ на изустно переданное приказание и вновь повернулся к генералам, стоящим перед ним на одном из холмов, с которого отлично были видны все перемещения французов.

   — Вот что, Дмитрий Петрович, — обратился Багратион к генералу Неверовскому, — хоть, я вижу, вы и ранены, но дело принимает такой оборот, что малейшее промедление смерти подобно. Вы сможете остаться в строю?

   — Так точно, Пётр Иванович, — это просто царапина, — показал на свою на перевязанную голову Неверовский, хотя по его бледному лицу видно было, что он превозмогает сильную боль.

   — Ну тогда собирайте остатки гренадеров Воронцова — и вперёд со своей дивизией в атаку. Нельзя дать этим прохвостам закрепиться на захваченный позициях, — Багратион рубанул рукой, — ас фланга вам помогут кирасиры. Вы готовы к атаке? — обратился командующий 2-й Западной армией к стоящему рядом высокому, массивному кавалерийскому генералу в чёрной кирасе, начальнику 2-й кирасирской дивизии.

   — Готовы, ваше высокопревосходительство, — ответил кирасир и щёлкнул шпорами, — изволите начинать?

   — С Богом! — кивнул Багратион. — Не ждите пехоты, а начинайте теснить конницу Мюрата и заходите в тыл французам за флеши прямо сейчас.

   — Только учтите, Пётр Иванович, — обратился Неверовский к командующему, — у меня от дивизии остались одни рожки да ножки, на первый-то удар, может быть, сил и хватит, а вот для удержания позиции нужно подкрепление.

   — Вот оно подходит, — показал Багратион на подъехавших крупной рысью на рослых гнедых лошадях двух пехотных генералов в покрытых густым слоем пыли тёмно-зелёных мундирах с массивными золотыми эполетами на плечах. — Наконец-то, Пётр Петрович, я тебя дождался, — обратился он к начальнику 3-й пехотной дивизии пожилому солидному генерал-лейтенанту Коновницыну, уже давно прославившемуся невозмутимостью в ожесточённых боях.

   — Ревельский полк здесь, — ответил Коновницын, — а остальные на подходе.

   — Отлично, господа генералы, пехота ударит в центр, а кавалерия поддержит её с флангов, начинайте. Хорошо бы, конечно, собрать в кулак все силы и ударить, но, повторяю, время не ждёт, противник думает, что мы деморализованы, и в ближайшее время уж точно нас не ждёт. С Богом, — повторил он и перекрестился. — А вот и 3-й кавалерийский корпус прискакал, — Багратион уже здоровался запросто за руку с подошедшим, одетым в щегольскую гусарскую форму генерал-лейтенантом Дороховым, которого он знал много лет по совместным боям против турок, поляков и французов.

Пехотные генералы уже спускались с холма, чтобы вскочить на коней и быстро направиться к своим войскам. Среди них был и генерал-майор Александр Тучков. Он был, как всегда перед боем, возбуждён и весел. Все ночные страхи и мрачные мысли выветрились у него из головы. Его бригада в составе 3-й дивизии была только что переведена с позиции на крайнем левом фланге ближе к центру, туда, откуда раздавался гул ожесточённейшей артиллерийской канонады. Александр в свои тридцать четыре года был уже во многих боях, поэтому вид убитых и раненых, вся сумятица боя нисколько не поразили его, наоборот, смертельная опасность возбуждала, приятно щекотала нервы и требовала выхода в решительном, крайнем напряжении усилий души и тела. Когда младший Тучков собирался садиться на коня, к нему подбежал молоденький офицер с перевязанным предплечьем правой руки.