— Я — генерал-майор Ермолов, начальник штаба Первой Западной армии, — обратился он к солдатам. — Сейчас мы с вами исправим нашу же ошибку: мы возьмём батарею назад, пока французишки радуются победе и никак нас не ожидают. Нас поддержит многочисленная артиллерия, которую я с собой привёл. Она сметёт всё с этой высоты, и нам останется только дать пинок под зад этим ошалевшим лягушатникам.

Рядом с колоннами солдат уже разворачивались две конноартиллерийские роты, которыми командовал начальник артиллерии русской армии генерал Кутайсов. Он ехал вместе с Ермоловым на левый фланг. Раздались выстрелы наших орудий. Это очень подбодрило пехотинцев. Отдав распоряжение генералу Паскевичу, сгорающему от стыда, что оказался в таком положении на виду у других генералов, собрать ещё сколько возможно солдат из его отступающей дивизии, Ермолов встал во главе уфимцев и, обнажив шпагу, повёл батальон на штурм высоты. Дерзкая атака удалась. Николай шёл в первых рядах и хорошо видел, как над редутом, покачиваясь в теплом, пронизанном солнечными лучами воздухе, стояли столбы пыли и серебристого порохового дыма. Вот, видимо, осколок гранаты разбил бочонок с дёгтем, которым артиллеристы смазывают оси орудий и повозок, и немедленно багровое пламя полилось по земле, извиваясь как рассерженная змея. Чёрный густой дым стал подниматься вверх, сливаясь с облаками и отбрасывая на землю тёмные густые тени. На высоте метались немногочисленные французские артиллеристы и пехотинцы. Они никак не ожидали, что русские так быстро оправятся да к тому же подтянут мгновенно и пушки, которые накрыли ещё не изготовившуюся к бою французскую батарею. Многие захваченные русские орудия не были ещё даже повёрнуты в обратную сторону. Дерзкий расчёт Ермолова оправдался. Всего лишь один батальон с первой атаки вернул высоту. Вскоре на батарее Раевского и вокруг неё обосновалась 24-я дивизия Лихачёва, а за ней выстроились полки свежего 4-го пехотного корпуса под командованием генерал-лейтенанта Остерман-Толстого, ставшего известным всей России своей фразой, произнесённой в бою под Островно в июле месяце, когда он на взволнованные слова одного из подчинённых: «Что же делать, ваше превосходительство? Противник теснит нас с неимоверной силой!» — ответил хладнокровно: «А ничего не делать, стоять и умирать!» Командующий правого фланга нашей позиции Барклай де Толли знал, кого поставить на самый трудный участок позиции: во второй половине дня здесь решался исход боя.

Контуженный Ермолов мог с удовлетворением сдать командование на батарее Раевского в надёжные руки и возвращаться к выполнению своих прямых обязанностей начальника штаба 1-й Западной армии, но он был печален. Погиб его друг, двадцатисемилетний блестящий генерал Кутайсов. Тело его не было найдено, конь вернулся без седока, седло и чепрак были в крови. Вероятно, в генерала попало ядро.

«...И содрогается Ка-олт, дух испуская. Его белая грудь запятнана кровью, и рассыпались кудри по праху родимой земли! — вспомнил Ермолов, как Александр читал вчера ночью возвышенные строки стихов Оссиана и слёзы восторга катились у него из больших карих глаз. — ...И рассыпались чёрные кудри по праху родимой земли!» — повторил генерал, мрачно опустив голову.

Николай же скакал за Ермоловым в восторженном состоянии духа. Ему уже удалось участвовать в трёх атаках, и каких! С последней же во главе с Алексей Петровичем по дерзости, лихости и успешности мог сравниться, пожалуй, только штурм дивизией Неверовского Шевардинского редута.

«И везде принял участие я, Николай Муравьёв! — думал гордо прапорщик, поправляя сползающий набок офицерский кивер, который подобрал на месте сражения, когда потерял свою родную, рыжую от дождей и солнца, прожжённую и прострелянную картечью квартирмейстерскую треуголку. — Расскажу братьям, они помрут от зависти», — продолжал сам с собой разговаривать молодой герой.

Но первое же известие, с которым он столкнулся, приехав в расположение Главной квартиры в Горках, заставило его забыть о всех подвигах.

   — Это кровь вашего брата, — сказал, показывая на свою бурку, только что прискакавший от генерала Беннигсена с левого фланга князь Голицын. — Ядро попало в лошадь, на которой он сидел, и сбросило его наземь, но я не знаю, жив ли он или нет, меня сразу же после этого послали сюда к главнокомандующему.

Муравьёвы, Александр и Николай, кинулись искать младшего брата. Но его нигде не было. Содрогаясь, ходил Николай по оврагам и лощинам, заполненным ранеными, многие умирали в судорожных страданиях в лужах крови. Повсюду слышались человеческие стоны и вопли, перекрываемые свистом пролетающих ядер, взрывом гранат, ржанием раненых, обезображенных лошадей. Погибали все — и солдаты, и офицеры, и генералы. Так, ближе к полудню был смертельно ранен старший брат погибшего на Семёновских флешах Александра Тучкова генерал-лейтенант Николай Алексеевич Тучков. Он вёл в роковой для него момент в атаку Павловский гренадерский полк на Утицкий курган, захваченный польскими пехотинцами из 5-го корпуса наполеоновской армии под командованием племянника последнего польского короля генерала Понятовского. Когда лежащего без сознания русского генерала увозили с поля сражения, его коляску догнал казак. Он обратился к адъютанту:

   — Як генералу Тучкову.

   — Не видишь, что ли? — посмотрел на него зло офицер, показывая на сидящего в коляске с окровавленными бинтами на груди генерала.

   — Эх, жалость-то какая! — воскликнул казак, снимая шапку и крестясь. — Меня вот послали передать, что брата его превосходительства убило на Семёновских флешах. А его, значит, и самого подстрелили.

Глаза генерала дрогнули, он посмотрел вполне осмысленно на говорившего и снова закрыл их. Перед раненым вновь предстала вчерашняя сцена прощания: палатка, погасшие свечи и мрак, в которую уходит его брат, и он, оставшийся один в темноте ночи, лежащий на походной кровати...Николай Алексеевич не боялся смерти, но было очень жаль брата, любимого Сашку. Слеза покатилась по щеке генерала. Он скончался через три недели в Толгском монастыре под Ярославлем.

К двум часам дня, несмотря на неимоверные усилия, приложенные французами, чтобы завладеть Багратионовскими флешами, исход боя был неясен. Левый фланг русских после ранения Багратиона и потери укреплений отошёл под командованием Коновницына за Семёновский овраг и вновь неприступной стеной встал перед дивизиями наполеоновской армии. Свежие гвардейские Измайловский и Литовский полки, присланные сюда Кутузовым, построившись в каре, уверенно отбивали атаки французской конницы. Русские драгуны, кирасиры, гусары и уланы ожесточённо сражались, отбрасывая кавалерию противника за овраг и делая дерзкие вылазки во фланги уставшей и обескровленной пехоте основных французских корпусов — маршала Даву и Нея. Наполеон был мрачнее грозовой тучи. Корпус Понятовского застрял на левом фланге у русских в Утицком лесу. Друг юности французского императора, разжиревший Жюно со своим 8-м корпусом, состоявшим из неповоротливых немцев, которые отнюдь не жаждали умирать здесь, на подмосковных полях, за славу французского императора, тоже не мог прорвать оборону 2-го пехотного корпуса русских, предводительствуемого генералом Багговутом. Только час назад левый фланг наполеоновской армии отбил дерзкий рейд в их тылы казаков Платова и кавалеристов Уварова.

— В моей шахматной партии ещё слишком много неясного, чтобы я рисковал своим последним резервом — гвардией, находясь за восемьсот лье от Франции, — ворчал император на сыпавшиеся со всех сторон просьбы ввести гвардию в дело.

Бонапарт, скрестив руки на груди, подавшись вперёд, сидел на походном стуле на холме впереди Шевардинского редута, положив левую ногу на барабан, и мрачно смотрел на поле сражения. В чёрной треуголке, надвинутой на лоб, он походил на насупившегося ворона. Наполеон подозвал к себе стоявшего неподалёку генерала Огюста Коленкура.

   — Я поручаю вам возглавить Второй кавалерийский корпус вместо погибшего Монбрена. Ваша задача — во чтобы то ни стало взять редут в центре русской позиции и при поддержке других частей рассечь армию противника и обратить её в бегство. Осталось ещё только чуть-чуть поднажать — и спелый плод победы будет у нас в руках. Именно там находится ключ к нашему общему успеху. Если вы им овладеете, то решите исход битвы, я возлагаю все свои надежды на вас, Коленкур, и на ваших железных людей (так Наполеон называл кирасиров, облачённых в металлические латы и каски), — напыщенно проговорил император и показал рукой по направлению «Редута смерти», как прозвали батарею Раевского уже во всей французской армии.