— Я готов вам помогать и днём и ночью, — склонил свою голову Ат-Чанар. — А теперь, дорогие гости, я хочу вас угостить, — сказал он и громко хлопнул в ладоши.

В комнату с низкими столиками, уже заставленными кушаньями, вошли несколько слуг. Среди них был один стройный юноша в цветной тюбетейке. Он проворно поднёс гостям тазик, полил тёплой воды на руки и подал полотенца. Пока Бартон и Сулейман вытирали пальцы о белоснежное полотенце, светловолосый слуга искоса поглядывал на них. Дорого бы заплатил коварный англичанин, чтобы узнать о том, что этот проворный юноша сумел подслушать весь их разговор, подкравшись незаметно к резной решётке на окне со стороны сада.

«Вот гады! — думал светловолосый раб, десять лет назад, совсем ещё мальчишкой, похищенный с Оренбургской линии около Троицкой крепости киргизами и проданный в рабство на базаре в Хиве. — Эх, как бы предупредить русского посла?» — ломал голову молодой невольник.

А трое довольных заговорщиков: англичанин, туркмен и перс — с удовольствием ели ароматный плов. Капельки жира стекали по их пальцам, которые они со смаком облизывали. Европеец Бартон так вжился в шкуру азиата, что даже с наслаждением громко рыгал, как заправский туркмен, после славного обеда, когда они лениво пили зелёный чай и перебрасывались ничего не значащими фразами. Когда гости удалились, Ат-Чанар, довольно похрустывая длинными сухими пальцами, быстро засеменил к уже осёдланному коню, чтобы выехать в ханский дворец для встречи с сыном. Четыре тюка с червонцами не давали старому персу покоя.

А ничего не подозревавший о коварных планах врагов капитан Муравьёв тем временем уже ехал по Хивинскому оазису, с интересом всматриваясь в окружающие поля с созревшим хлопком, бахчи со сладкими огромными продолговатыми дынями, в широкие загорелые лица приветливых и гостеприимных земледельцев-узбеков. Шёл уже октябрь месяц. Жара спала. Дни стояли ясные и сухие. На голубом небосклоне начали появляться рассеянные облака. В садах хивинцы собирали груши, айву, поздние сорта винограда и яблок. Радушные дехкане на привалах угощали Николая и его сопровождающих фруктами, с интересом расспрашивали, не проявляя ни малейшей враждебности. Муравьёв уже послал двух гонцов с письмом к хивинскому хану, извещая его о своём прибытии, и ждал теперь встречающих. Поэтому он ехал не спеша, внимательно рассматривая поля, плантации хлопка, арыки и каналы. Ему нравилась эта ухоженная земля с приветливыми жителями. Он с профессиональным любопытством разглядывал дома хивинских узбеков, ведь ещё до своего отъезда на Кавказ Николай написал и издал книгу о фортификации. Разбросанные же среди полей жилища северных узбеков казались крепостями с высокими стенами, массивными, широкими воротами и круглыми башнями по углам.

«Сколько же бесконечных войн и набегов нужно было пережить, чтобы так отчаянно отгораживаться от окружающего мира! Да, настрадался этот край. Ему явно нужен прежде всего мир и покой, а местные власти, чувствуется, этого людям дать не в состоянии», — думал Николай.

Недаром, как ему объяснил Петрович, свои дома местные жители называют словом «кала», которое на многих восточных языках обозначает «крепость». Но любознательному капитану недолго пришлось любоваться пасторальными пейзажами. Вскоре их встретил в двадцати вёрстах от Хивы криворотый старикашка, Ат-Чанар, который сразу же не понравился Муравьёву. Его сопровождал отряд хивинских кавалеристов. Они невозмутимо окружили малочисленный караван посольства, и Николаю было непонятно, то ли их взяли под арест, то ли сопровождают почётным караулом. Ат-Чанар рассыпался в любезностях и настойчиво требовал передать ему письмо сардаря Ермолова хану и подарки. Муравьёв опасался отдавать бумаги, подтверждающие его полномочия, в чужие руки, а когда второй чиновник, представляющий хана, юз-баши Еш-Незер, высокий молодой мужчина с кудрявой чёрной, коротко подстриженной бородкой и живыми карими глазами, очень выразительно посмотрел на капитана в момент особенно настойчивой атаки Ат-Чанара с требованиями отдать письмо хану и слегка повёл головой из стороны в сторону, русский посол категорически отказался расставаться с посланием и подарками.

— Я сам лично вручу и письмо сардаря Кавказа, и подарки хану, когда он меня примет, — категорично заявил Муравьёв.

Ат-Чанар, скривившись так, словно откусил от зелёного, недозревшего яблока, проворчал что-то себе под нос и быстро укатил восвояси. А юз-баши, сотник, Еш-Незер повёз русского офицера в крепостцу Иль-Гельды, что была расположена неподалёку от Хивы, куда хан приказал поместить свалившегося так нежданно-негаданно ему на голову посла от могущественного северного соседа.

В крепости за высокой глинобитной стеной Муравьёв оказался как в тюрьме. Его поместили в довольно просторной, с побелёнными стенами комнате. Рядом находился маленький сад с несколькими высокими пирамидальными тополями, развесистыми чинарами и шелковицами, склонившимися над небольшим, но глубоким хаузом — прудом. Вскоре Николай понял, что он под строгим арестом. К нему даже его проводника Сеида не допускали. Петрович, ходивший в город за продуктами, сообщил капитану, что все местные жители уверены, что хан казнит неверного русского, только вот мнения расходятся, какую казнь он предпочтёт. Одни утверждают, что русского посадят на кол, другие — что четвертуют, третьи — что с живого сдерут кожу, а наиболее милосердные выступают за простое удушение шёлковым шнурком. Понятно, что после таких сообщений, красочно расписанных Петровичем, Николай стал спать очень чутко, положив рядом с собой кавалерийский штуцер, пистолеты и вынутую из ножен шашку.

Как-то раз юз-баши Еш-Незер прошептал на ухо капитану, когда он читал по-английски «Илиаду» Гомера в тени склонившихся над водой хауза развесистых ив, что в комнате нужно разговаривать и по-русски осторожно, так как за стеной там сидит знающий русский язык верный человек хана и подслушивает всё, что говорят Муравьёв и его переводчик. После этого благодарный капитан стал частенько приглашать к себе на чай симпатизирующего ему хивинского сотника, а заодно расхваливать Мухаммед-Рахим-хана и по-татарски, и по-русски, вспоминая совет, данный ему Ермоловым, не скупиться на лесть. Николай также подарил юз-баши Еш-Незеру несколько соболей и дорогое английское, богато украшенное ружьё. Сотник, выходец из семьи хивинского мелкого земельного владельца, исконно ненавидящий и персов, много раз разорявших его страну, и кровожадных ненасытных кочевников, к которым, кстати, принадлежал и сам хан, был очень доволен подарками и, расчувствовавшись, поведал русскому послу, что многие из его среды, состоятельных узбекских земледельцев, смотрят на русского соседа не только без неприязни, но и даже с надеждой, что могущественный белый царь смог бы установить в междуречье Амударьи и Сырдарьи твёрдый порядок и защитить трудолюбивых дехкан[30] от грабежей кочевников, а заодно и от беспардонных поборов местных властей, не ограниченных никакими законами.

— Ведь налаживается мирная жизнь на том же Кавказе: без грабежей горцев и персов развивается успешно торговля, богатеют и города, и местные владельцы, и трудолюбивые дехкане. Нам об этом рассказывал мулла из Дербента, привёзший учиться в хивинское медресе[31] своих сыновей. И мусульман белый царь не притесняет, — проговорил тихо, склонившись почти к самому уху Муравьёва, осторожный и здравомыслящий юз-баши.

А Николай понял, что нашёл союзника среди хивинцев, и в будущем именно на этот слой трудолюбивого крестьянства и мелких земельных собственников и нужно опираться русским политикам, утверждая своё влияние в Средней Азии. Ну а пока русский офицер, несмотря на всё противодействие, всё же выполнял порученное дело, его судьба решалась в ханском дворце. Мухаммед-Рахим-хан пригласил ближайших советников, чтобы решить, как же поступать с русским послом.