— Что ты, что ты, Полторацкий! — испуганно замахал руками Александр, бледный как полотно, с трудом приподнимаясь из кресла.

Его жена села в кровати. Из-под упавшего одеяла стало видно, что она лежала одетая в скромное дневное платье. Луиза удивлённо-восторженно уставилась на офицера. Но тут железная рука генерала Палена схватила за шиворот не в меру ретивого подпоручика, повернула его к двери и сильно толкнула. Полторацкому даже показалось, что он получил и сильный пинок генеральского колена под зад.

   — Господин офицер, извольте идти в ваш караул. Император сейчас выйдет.

Подпоручик ещё не успел закрыть за собой дверь, как услышал вскрик Александра Павловича, к уху которого наклонился Палён:

   — Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал.

И вслед за этим новоявленный император повалился без чувств на пол. Тут дверь тяжело захлопнулась перед носом любопытного подпоручика. А в спальне уже приходящего в себя Александра генерал своими стальными дланями усаживал в кресло. Под окнами раздались крики. Генерал-губернатор Палён подошёл, потом резко повернулся и подскочил к рыдающему Александру Павловичу.

   — Перестаньте ребячиться, — прорычал он, тряся его за плечо, — извольте царствовать! Немедленно выйдите на балкон и приветствуйте войска. Пять минут промедления — и мы все можем лишиться голов.

   — Милый, успокойся, — гладила Луиза по голове своего мужа, — будь мужчиной! Иди на балкон и скажи оттуда, что батюшка скончался и ты продолжишь царствование Екатерины, своей любимой бабушки. Иди же, чёрт тебя побери! — закричала голубоглазая нимфа и ударила со всего размаха по щеке рыдающего муженька.

И это, как ни странно, подействовало. Александр, поддерживаемый обоими генералами, встал, шмыгнул носом и, покачиваясь, пошёл из спальни. Через несколько минут он уже стоял на балконе и довольно громко проговорил оттуда столпившимся внизу солдатам и офицерам гвардии:

   — Батюшка только что скончался апоплексическим ударом... Всё при мне будет, как при бабушке...

— Ура императору Александру Первому! — закричал стоящий рядом генерал-губернатор Петербурга барон фон дер Палён.

Громкие крики «ура!», раздавшиеся со всех сторон, слились в один мощный рёв. Он, как девятый вал на море, захлестнул Михайловский замок и пронёсся по ещё спящему Петербургу, возвещая начало нового, бурного девятнадцатого века. Кто-то выстрелил в воздух. Воронье с громкими криками закружилось над ними. Рядом с только что провозглашённым императором стояла и Луиза Баденская, бесповоротно превратившаяся в эту ночь в императрицу Елизавету Алексеевну. Очаровательная нимфа с голубыми глазами с восторгом и ужасом вдыхала морозный мартовский воздух и куталась в белую кашемировую шаль, а под ней на груди к корсажу была приколота измятая веточка цветущей белой сирени, заботливо выращенной в Зимнем саду дворца по приказу ещё великой княжны. Мартовский ледяной ветер играл беззаботно платиновыми кудрями императрицы, в которых появились в эту ужасную ночь первые серебряные нити седины. Никто из них, ни Александр, ни Луиза, даже не предполагал, как тяжела императорская корона, что они с такой страстью желали.

На следующий же день к флагману английской эскадры, болтавшемуся в холодных водах Балтийского моря неподалёку от Финского залива, подошла шлюпка с секретным агентом, доставившим наконец-то так долго ожидаемую лордом Уитвортом новость: император Павел Первый убит заговорщиками в Михайловском замке. Престол занял Александр Павлович, который уже выслал фельдъегерей, чтобы вернуть бедных казачков, бредущих в поход на Индию. Поворот во внешней политике огромной империи обеспечен! Теперь у Англии появился вновь могучий союзник. Лорд Уитворт сообщил радостную новость адмиралу Нельсону. Английская эскадра повернула назад, к родным берегам.

Во второй половине марта этого года семья Муравьёвых жила в Сырцах, родовой вотчине Николая Николаевича старшего, собираясь, правда, в ближайшее время переехать в Москву, к отчиму отца князю Урусову, в его огромный дом на Большой Дмитровке. Время это было необыкновенное. Все ждали чего-то нового и непременно хорошего от молодого царя. Возбуждение взрослых передалось и детям. Поэтому шестилетний Николушка очень внимательно вслушивался во всё, что говорили взрослые, но, конечно, многое понять не мог. И как-то раз он играл в кабинете отца с многочисленными коробками из-под английского табака. Его отец, Николай Николаевич, был заядлый курильщик. Николушка построил целую стенку под большим письменным столом на ковре и улёгся за ней уморившись, дело было после обеда. Мальчик и не заметил, как заснул. Проснулся, услышав голоса. Это говорили отец и гость, дальний родственник Иван Матвеевич Муравьёв-Апостол. Сорокалетний дипломат, вице-канцлер Коллегии иностранных дел, он был птицей высокого полёта в высших сферах тогдашней власти. И сейчас он, потягивая такую приятную послеобеденную сигару, о чём-то солидно повествовал. Иван Матвеевич любил поговорить, а уж рассказать он много чего мог жившему из-за расстройства имущественных дел в деревенской глуши, хотя и неподалёку от Петербурга, предводителю дворянства Лужского уезда, тридцатитрёхлетнему отставному гусарскому подполковнику.

   — Ну и что же император? — с придыханием спрашивал Николай Николаевич.

Николушке показалось странным, что обычно такой уверенный и звонкий голос отца звучит так взволнованно-приглушённо, словно он говорит через платок, приложенный к губам. Мальчик прислушался.

   — Да он спрятался за ширмой, этот ирод, перепуганный до смерти. Как издеваться над людьми безнаказанно, так герой, а как за него самого принялись, так в штаны наложил, — негромко ответил Иван Матвеевич.

«Ирод?» — удивлённо подумал Николушка.

Совсем недавно, дело было на Святках, он смотрел вертепный кукольный спектакль. К ним в усадьбу приходили комедианты с домиком, разделённым на два яруса. На верхнем, оклеенном голубой бумагой, изображалась пещера с домашними животными, яслями и младенцем, а нижний — малиновый, там представляли царя Ирода, восседающего на троне и дающего зверские приказания об убийстве младенцев. Мальчик вдруг представил этого изверга в треуголке, с курносым носом, он хорошо запомнил внешность Павла со времени встречи в Летнем саду.

   — Ну так кто же его порешил-то? — хрипло спросил Николай Николаевич. Отец Николушки терпеть не мог Павла, переведшего его из Балтийского военно-морского флота в гусарский полк на юг Украины. Этим сумасбродным решением он поломал старшему Муравьёву всю так хорошо складывающуюся флотскую карьеру.

   — Поговаривают, что измайловец штабс-капитан Скарятин своим шарфом придушил ирода, но это дело тёмное, на него накинулось их столько! Там были и полковник Яшвиль, и майор Татаринов, и Горданов, — в общем, крепко он насолил гвардейцам, отвели они той ночью душу. Кто-то саданул ему ещё по виску табакеркой...

   — Ужас! Хотя я и не любил покойного, но, честно говоря, я ему не желал такого конца.

   — Да чёрт с ним, — заключил спокойно Иван Матвеевич. — Теперь надо думать о будущем, а не о прошлом. Я ведь, как ты знаешь, с Паниным конституцию составил, Александр Павлович-то обещал её подписать, но сейчас что-то не торопится император выполнять свои обещания...

Николушка уже ничего не мог понять, о чём это толковали взрослые. Он закрыл глаза и снова представил, как Ирод в треуголке и с курносым носом отдаёт приказание избить младенцев, а потом вдруг рядом с ним появляются офицеры в красивых гвардейских мундирах и начинают его лупцевать, один из них бьёт его по виску табакеркой, а потом другой набрасывает на него шарф с серебряными нитями, что носят обмотав вокруг пояса парадных мундиров, и душит.

   — Так ему и надо, так ему и надо, злодею этакому, — бормочет себе под нос мальчик, которому страшно не понравился тот дядька в Летнем саду, и снова засыпает. Когда проснулся, то никого в кабинете уже не было. Он услышал, как по комнатам ходит горничная и зовёт его чай пить. Николушка вылез из-под стола, разбросав пёстрые коробки от табака, и кинулся в столовую.