Генерал развернул на столе большую карту Персии.

   — Вот смотри, — положил руку на лист Ермолов. Плотная бумага, исчерченная разноцветной тушью, рассыпчато захрустела. — Это северные провинции Азербайджана, по договору 1813 года перешедшие от Персии к нам. Персы, естественно, не хотят с этим мириться, ведь до нас они здесь хозяйничали несколько веков. Они сделают всё, чтобы попытаться выпихнуть нас из региона. Нам же надо не просто удержаться на завоёванных позициях, но продвинуться ещё на юг, хотя бы до реки Араке, по которой у нас проходила бы удобная, хорошо охраняемая граница. Для этого нам необходимо присоединить Ереванское, Нахичеванское и юг Карабахского ханств. Это наши ближайшие цели. Чтобы их достичь, мы обязаны подготовиться к предстоящим военным действиям в этих районах: составить подробнейшие карты будущих театров военных действий, развернуть там разветвлённую сеть нашей секретной агентуры, всячески поддерживать близкое к нам по вере армянское населений...

   — Собственно, всем этим я и занимался последние полгода, — заметил Муравьёв.

   — И успешно занимался, — похвалил его генерал и продолжил: — Ну, с выходом на Араке мы повременим до следующей войны, которую обязательно развяжут сами персы. Ведь, по моим сведениям, наследнику престола Аббас-мирзе — он управляет огромной северо-западной пограничной с нами провинцией — просто неймётся поквитаться за свои прошлые поражения. К этому его особенно подзуживают англичане, которые сейчас ускоренно создают царскому сыну, шахзаде — по-персидски, регулярную, устроенную по европейскому образцу армию. Вот тебе и две наши ближайшие цели в будущем посольстве: первое — это узнать побольше о планах Аббас-мирзы и дать ему отчётливо понять, что мы его не только не боимся, но и готовы снова его вздуть. Это, надеюсь, отрезвит его и поумерит воинственный пыл. А мы выиграем время для усиления войск корпуса и укрепления на вновь занятых позициях, так как здесь, на Кавказе, мы встречаем повсюду ожесточённое сопротивление и азербайджанских ханов, и грузинских князьков, и горских узденей[20], привыкших к своеволию и беспорядкам. А во-вторых, нашей целью будет прощупать позиции англичан в Персии и наметить направления борьбы с их влиянием, которое уже становится просто угрожающим интересам российским во всём регионе. Ведь они во чтобы то ни стало стремятся выпихнуть нас из Закавказья, всячески ограничить наше влияние в Черноморье и даже пролезть со своим флотом на Каспийское море. Недаром они добиваются от шаха разрешения строить свои корабли на южном побережье Каспия. Поэтому одной из главных твоих задач в предстоящем посольстве будет установление контактов с англичанами, сбор о них любых сведений и прощупывание возможности приобретения агентуры среди них или среди близких им людей, чтобы мы знали наперёд их планы, замыслы в Персии и близких от неё странах. Ну как, смекаешь, Николай?

   — Думаю, я смогу на этом направлении кое-что сделать, ведь я знаю английский язык, — сказал Муравьёв.

   — Ну, дружок, тебе и карты в руки. Получишь от меня специальные деньги на эти цели, будешь вести себя как завзятый англофил, который обожает всё английское, любит покутить в кругу своих английских друзей... Мы ещё поговорим об этом. Так вот, наша генеральная задача, кроме упрочения мирных отношений с шахским двором — он у себя в Тегеране настроен не так воинственно, как наследник престола со всей своей сворой советников в Тебризе — будет состоять в сборе как можно более широкого спектра сведений о стране, особенно о силах, которые нам враждебны. Но нужно быть осторожным, помни, Николай, это. Ты имеешь дело с азиатами. Они способны на всё. Вплоть до того, чтобы яда в плов подсыпать. Особенно опасны люди из приближённых Аббас-мирзы и подзуживающие их к войне с нами англичане. Нужно быть всегда настороже, но и самому не плошать. С азиатцами необходимо жёстко вести свою линию, чуть дрогнул — и они это сразу же почувствуют и тебе же на шею заберутся. Но в то же время всегда помни: на Востоке принято общаться в напыщенно-витиеватом стиле. Прямой грубости, жёсткого напора они терпеть не могут. Восточный человек может тебе в кофе яд подсыпать и в то же время будет долго сладкие речи говорить.

   — Меня эта манера злит страшно, — заметил Муравьёв.

   — Меня это тоже раздражает, но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Тем более, что на ближайшие полгода мы превращаемся в дипломатов, поэтому и вести себя должны соответственно. Ну как, намотал на ус, Николай?

   — В общих чертах ясно, ваше превосходительство, — ответил Муравьёв. — Жизнь становится всё интересней и интересней, не то что в этом прокисшем от скуки Петербурге с его дурацкими парадами и не менее дурацкими светскими гостиными.

   — Ну, наконец-то я слышу слова не мальчика, но мужа! А ты хотел променять мужскую свободу и полную приключений жизнь, как у байроновского гяура, которую ты ведёшь и которой тебе ещё предстоит нахлебаться вдосталь, на заплесневелый семейный уют под крылышком этого вельможного политэконома?

Николай вспыхнул. Ермолов намекал на неудавшееся сватовство Муравьёва. Он просил год назад руки дочери адмирала Мордвинова, одного из крупнейших царских сановников. Неимущему офицеру и дальнему родственнику было отказано, и оскорблённый Николай уехал на Кавказ. Он думал, что навсегда разучится улыбаться, как герой поэзии Байрона, которым Николай очень увлекался в это время, отвергнутый светом и считавший, что счастье уже никогда невозможно. Но, окунувшись в кипучую, полную опасностей и захватывающих переживаний жизнь разведчика, почувствовав пряные ароматы Востока, Муравьёв вдруг ощутил, что нашёл то, к чему всё время, даже, может, и не осознавая ясно этого, стремился с детских лет, читая взахлёб книжки об отважных путешественниках, бесстрашных военных и хладнокровных учёных, проникающих в самые дикие дебри неисследованных континентов. Теперь и в его жизни началось самое главное — такая же полная захватывающих приключений, научных открытий и жарких схваток жизнь, как у героев его детства и юности! И он её уже больше не променяет ни на что другое. В этом Николай Муравьёв был уверен.

Вскоре повеселевший штабс-капитан бодро шагал по улицам Тифлиса и с задором смотрел в лицо своей судьбе.

Рано утром по одной из четырёх центральных улиц Тебриза, идущих под прямыми углами от центральной цитадели в разные стороны к окраинам города, ехал на ослике пожилой мужчина. Это был богатый тебризский купец Зейтун, который неделю тому назад сидел на коврах в тифлисском духане рядом с караван-сараем и с ужасом, выпучив свой единственный глаз, наблюдал за кровавой сценой у окна дарбази. Слава богу, что никто из русских не пронюхал, что убежавший из духана, переодетый горцем персидский агент — Сулейман-хан, которого купец отлично знал, и что тот передал ему через посредника злополучный пакет с документами, полученный от русского чиновника. Этот пакет, запачканный каплями крови русского, зашитый в полу покрытого густым слоем дорожной пыли тёмно-коричневого кафтана, в который был он одет, как огнём жёг трусливого купца. Было видно, что Зейтун проделал к этому утреннему часу, когда только-только позевывающие спросонья стражники открыли городские ворота, немалый путь, что было удивительно, ведь в те далёкие времена по персидским дорогам редко кто рисковал ездить по ночам. По городу-то было опасно передвигаться после захода солнца: того и гляди, нарвёшься на разбойников, а они выпотрошат тебя не хуже проворного повара, готовящего дичь. Недаром по утрам в арыках, прорытых вдоль центральных улиц и обсаженных раскидистыми чинарами, высокими и стройными, как свечки, тополями и задумчивыми ивами, частенько находили неосторожных ночных прохожих с перерезанными глотками. Сейчас же по дну широкой канавы, весело журча, полился довольно мутный поток воды, после того как были открыты шлюзы на плотинах у прудов на городских окраинах, закрывающиеся наглухо по ночам, как и обитые позеленевшими от времени бронзовыми листами городские ворота.