Барон покраснел. Самолюбивому немцу очень трудно было признать свою ошибку.

   — Ну, теперь, в свете такого широкого анализа военной обстановки не только на нашем театре военных действий, но и вообще в регионе, понятно, что главное направление нашего удара должно быть сосредоточено именно здесь, у Карса. Но ведь я же беспокоюсь за Грузию: а вдруг турки всё же прорвутся к Тифлису? — ответил барон.

   — Не прорвутся, — спокойно заявил Муравьёв. — Я потому оставил в Грузии Бебутова, что уверен: он сможет организовать отпор туркам. Могут быть какие-то частичные неудачи, но нам нужно не дёргаться из-за них, а спокойно сосредоточиться на выполнении главной задачи — овладении Карсом. Да, у нас в тылу целый корпус турок. Но во главе его не Александр Македонский, Бонапарт или Суворов, а человек трусливый, военный с очень скромными задатками — Омер-паша. Я уверен и повторяю это ещё раз, что Бебутов с оставшимися у него войсками справится с ним, не даст прорваться к Тифлису. Да, в последние дни турки усилили свою группировку в Батуме, мне это отлично известно. Но я также уверен, что всё это только демонстрация! Сейчас началась война нервов. У кого они сдадут — тот и проиграет! Поэтому отбросьте, господа, сейчас все сомнения, мы уверенно делаем своё дело и не позволим ни туркам, ни англичанам сбить нас с единственно верного пути. Надеюсь, господа генералы, я вас убедил в главном, а по частным вопросам мы и дальше с вами можем спорить на военном совете, это будет не во вред, а на пользу нашему общему делу. Так что со спокойным сердцем идите к своим подчинённым и ещё раз проверьте, какие меры приняты против распространения холеры в лагере и как идёт строительство землянок. Это сейчас главное: надо обеспечить солдату здоровье и сухой, тёплый кров. Тогда будет с кем Карс брать.

Генералы и штаб-офицеры с посветлевшими лицами встали и, простившись, не спеша вышли из просторной столовой с низким потолком. А Муравьёв зашагал в соседнюю комнату, где углубился вновь в изучение карт и донесений подчинённых. Он никогда не проводил даже часа без дела. Но сейчас наместник был сумрачен. Он хорошо видел, что начальники дивизий генерал-лейтенанты Ковалевский и князь Гагарин хотя и не возражали ему, но явно склонялись сначала к «немецкой оппозиции».

«Сумел ли я переубедить их?» — думал Николай Николаевич.

Он хотел, чтобы его подчинённые в это очень трудное время, когда военная фортуна в Крыму явно склонялась на сторону противника, не упали духом и были уверены в правильности действий своего главнокомандующего. А сам Муравьёв был убеждён, что судьба всей кампании на Кавказском фронте решается именно под Карсом. И он не имел права проиграть эту схватку. Ведь если к поражению в Крыму прибавится наш неуспех на Кавказе, то в совокупности это уже будет полный военный разгром. А генерал Муравьёв обладал опытом не только военного, но и дипломата. Он отлично понимал, что с падением Севастополя скоро наступит черёд мирных переговоров, и Россия должна на них прийти не с пустыми руками. Взятие же Карса и полный разгром турок на Кавказе будет как раз этим козырным тузом русской дипломатии.

«Но как с таким малым количеством войск решить всё-таки эту задачу? — задумался главнокомандующий, склонившись над картой. — Ведь в осаждённом городе, окружность которого равна пятидесяти вёрстам, войск не меньше, чем у меня. И то уже чудо, что я сумел с малым количеством пехоты и кавалерии намертво блокировать такой большой город. Да, надо вопреки всем этим «стратегам», как с нашей, так и с турецкой стороны, держаться и держаться. Мёртвой хваткой вцепиться в Карс и давить его горло, всё сильнее и сильнее сжимая. А как только я возьму Карс, этот Омер-паша сам удерёт с Черноморского побережья и никакие англичане его здесь не удержат», — размышлял генерал.

До глубокой ночи горел свет в окне кабинета у главнокомандующего, под которым проходили бесшумно, как тени, линейные казаки из конвоя в чёрных папахах и косматых бурках. А у подножия холма жил ночной жизнью русский лагерь, мерцая сполохами костров, видны были двигающиеся тени караульных, и раздавались изредка выкрики постовых: «Стой, кто идёт?» Шёл четвёртый месяц осады Карса.

Эта ночь прошла до рассвета спокойно. Егеря, с которыми разговаривал днём главнокомандующий, несли службу в секрете неподалёку от блокадного поста русских войск, находившегося напротив одних из множества ворот в крепостной стене Карса. Под утро на неровные поля и овраги вокруг города опустился густой серый туман. Сидеть в замаскированном ветками окопе было холодно, но всё равно сильно хотелось спать.

   — А ну открой глаза, Захар, — толкнул в бок фельдфебель прикорнувшего с ним рядом молодого солдатика с длинной шеей и узкими плечами, на котором буквально болталась широкая шинель.

   — Да что вы волнуетесь, дядя Кирилл, спят сейчас турки, — проворчал Захар, с трудом раздирая слипшиеся глаза.

   — Тихо ты, — цыкнул на него седоусый Кирилл Митрофаныч, уже двадцать лет отвоевавший на Кавказе. — Вроде лошадь копытом цокнула.

   — Ну какая лошадь может в такой туман по оврагу шляться, — недовольно пробормотал солдат.

Но Митрофаныч дал ему подзатыльник и просипел строго:

   — Заткнись. — Припал ухом к земле и стал прислушиваться. — Так и есть! — крякнул он, услышав глухой гул копыт, перевязанных тряпками, чтобы не звенели подковами по камням, но у одной лошади явно тряпка развязалась и подкова одиноко позвякивала.

   — Подъём, — растолкал спящих солдат фельдфебель.

   — Ты что, Митрофаныч, осатанел? — сипло кашляя, проворчал здоровый детина, но тут же получил хороший удар фельдфебельского кулака по зубам.

   — Молчать, — приказал Митрофаныч, — оружие к бою!

Ещё ничего не понимающие солдаты присоединили штыки к стволам своих ружей и изготовились стрелять, высовываясь из окопа. Их было пятеро. Егеря заняли круговую оборону. И тут над бруствером показалась усатая физиономия в полосатой чалме с кинжалом в зубах. Митрофаныч среагировал первым. Он выстрелил в голову башибузука и ударил сразу же штыком в другую фигуру в коричневой куртке и чалме, бросившуюся на него сверху.

   — Пли! — рявкнул фельдфебель растерявшимся солдатам.

Раздался залп. И вовремя. На окоп кинулись несколько башибузуков явно с намерением вырезать постовых. Но выстрел в упор четырёх ружей отбросил турок назад.

   — Коли их, мать вашу так! — приказал Митрофаныч своим подчинённым и первым выскочил из окопа на бруствер.

За ним ринулись и солдаты. Башибузуки, не ожидавшие такого решительного отпора, отхлынули в овраг, откуда уже выходили первые навьюченные лошади. Это был караван с продовольствием, который, воспользовавшись густым туманом и складками гористой местности, скрытно пробрался почти к самым воротам крепости.

Быстро оценив обстановку, Митрофаныч приказал егерям отступать к блокадному посту, где дежурила гренадерская рота.

   — Свои, свои! — подбегая первым к посту, прокричал, задыхаясь, Захар. — Там турки из оврага хотят с караваном прорваться!

   — А сколько их? — спросил поручик Василий Ростовский.

   — Да мы всех-то не разглядели в таком тумане, — отвечал Захар, утираясь рукавом. — Но, кажись, с роту будет.

   — Кажись, кажись! — передразнил его поручик и быстро отдал приказание одному из своих солдат: — Бегом к Бакланову, поднимай казаков. Скажешь, что турецкий обоз надо блокировать в овраге, а мы их сейчас припугнём. А ну-ка, Петруш, сыпани-ка горячих вон по тому пригорочку, там как раз выход из оврага, — приказал он молоденькому артиллерийскому прапорщику, уже стоявшему у своих двух лёгких пушек.

В предрассветной тишине раздался залп орудий. Послышался тревожный горн в русском лагере. Земля загудела от топота тысяч солдатских сапог и копыт лошадей.

   — Так, кажется, мы разбудили этих засонь, — удовлетворённо проговорил поручик Ростовский и, скинув с плеч свою шинель — уже без бобрового воротника — и вынув шпагу из ножен, громко крикнул своим гренадерам, уже стоявшим на бруствере постового укрепления: — В атаку, за мной! Ура-а-а!