— Да ты что, не можешь ни о чём думать больше? Неужели весь твой разум между ног болтается? — зашипела Шахрасуб, как рассерженная кошка.

   — Да что с тобой? — разозлился Экбал. — Ты что, белены объелась?

   — Слушай и не перебивай, — заговорщицки наклонилась к нему Шахрасуб и горячо заговорила тихим голосом: — Я сегодня рано проснулась от стука молотка в нашу калитку. Мой кривоглазый спустился вниз, слуги посадили на цепи собак, и какой-то незнакомец зашёл в дом. Они уселись в бируне, мужской комнате, как раз под спальней. Я тихонько подошла к углу, отодвинула несколько дощечек в полу и приложила ухо. Было всё отлично слышно.

   — Ты что, сама проделала эту дырку в полу, чтобы подслушивать за мужем? — улыбнулся Экбал.

   — Ну какая разница — я или кто другой? — отмахнулась от него Шахрасуб. — Ты послушай, что я узнала! Пришедшего звали Сулейман-ханом. Он, оказывается, раньше продавал моему муженьку и его дружку Мехраку награбленную добычу. Караваны грабил этот Сулейман. Хороши же эти два праведника торгаша: деньги на крови делали, а потом в мечети грехи отмаливали, негодяи, и других ещё попрекали в безверии. Потом я поняла из их разговора, что муж с этим бандитом в прошлую поездку в Дагестан и Тифлис какие-то делишки свои обделывали там. А сейчас Сулейман пришёл с приказанием: мой муж, старый стручок, должен передать тебе яд, чтобы ты отравил самого сардаря Кавказа, генерала Ермолова, что приехал к нам с посольством. Ты, оказывается, в посольстве работаешь, а Сулеймана этого один офицер русский в лицо знает, поэтому он сам к тебе с ядом прийти не может. Господи, что же это такое творится, Экбал, неужели ты вляпался в такое грязное дело? — всплеснула Шахрасуб руками, на которых блеснули многочисленные золотые браслеты. — Опомнись, милый, ведь это же жуткое злодейство, гореть тебе в аду за такое злодеяние. И потом, подумай, ведь те, кто толкает тебя на смертоубийство это поганое, разве они оставят тебя живым в любом случае, отравишь ты русского или нет? Отступись, милый, не губи свою душу! Тебе срочно нужно исчезнуть. — Шахрасуб огромными, круглыми от испуга глазами с мольбой смотрела на любимого.

   — Значит, Зейтун должен передать мне яд, наконец-то, — проговорил Экбал, вскочил и забегал по комнате, — a-то я уж подумывал, что они кого-то другого себе нашли, понадёжней.

   — Да ты что, сумасшедший или просто негодяй? — вскричала женщина с испугом и негодованием.

   — Да не кричи ты, — подскочил к ней молодой человек, — не собираюсь я никого травить. Я ведь тебе рассказывал, что я русский. Думаешь, я прощу этому негодяю, Аббас-мирзе, его плети? — Экбал быстро расстегнул малиновый архалук, сбросил его и повернулся спиной к Шахрасуб. — Смотри!

   — Господи, что они с тобой сделали?! — воскликнула она. — Бедненький ты мой. — Шахрасуб обняла сзади Экбала и стала гладить и целовать изуродованную, всю в бугристых шрамах спину.

   — О чём ещё говорили эти негодяи?

   — Сулейман разыскивает своих прежних друзей по грабежам. Он спрашивал, где их можно найти, а мой муженёк, оказывается, и по сей день продолжает у этих разбойников покупать их добычу, он ему подробно рассказал, как с ними связаться.

   — Ты имена запомнила?

   — Только парочку, но очень известных: Ибрагим-бек и Сафар.

   — Ого, вон с какими зверюгами этот Сулейман водится! Зачем он с ними встречаться хочет?

   — Я поняла так, что он вновь набирает шайку отчаянных головорезов.

   — Интересно зачем? — протянул Экбал задумчиво. — Уж не хочет ли он напасть на посольство?

   — Какой ужас! — простонала Шахрасуб. — Вот что, Экбал, ты просто предупреди русских об опасности, а сам уезжай сразу же после этого в горы. Я приготовила тебе одежду, денег и мула.

   — Да ты что говоришь, женщина? — возмущённо оттолкнул от себя Шахрасуб молодой человек. — Чтобы я, как трусливый заяц, убежал, когда моим друзьям-соотечественникам грозит такая опасность? Как у тебя язык поворачивается такое говорить?

   — Ну, милый, дорогой, свет моих очей, — запричитала Шахрасуб, — что же нам делать? Я не хочу тебя терять. Я задумала убежать вместе с тобой, не могу я жить с этим постылым старым негодяем. Если с тобой что случится, я жить не буду: повешусь или отравлюсь!

   — Брось ты говорить о таких ужасах, — обнял свою любимую Экбал. — Я предупрежу генерала, отобьёмся мы от этих злодеев, и, как будет возвращаться посольство, я заберу тебя с собой. Я уже договорился с Ермоловым, он не просто возьмёт меня в Россию, но и будет ходатайствовать перед царём, чтобы меня признали законным наследником моего отца, дворянином, я смогу стать офицером. Уедем в Россию, она огромная, там нас ни Аббас-мирза, ни Зейтун не найдут никогда. И будем жить открыто, ни от кого не таясь, как муж и жена. Родятся у нас детишки...

   — Ты вправду заберёшь меня отсюда? Господи, как я тебя люблю! — проговорила ласково Шахрасуб, прижимая к груди голову рыжеволосого красавца.

Кофточка оказалась почему-то уже расстёгнутой, и, целуя прелести любимой, Экбал лукаво заметил:

   — Что ты делаешь, несчастная, мы же в доме твоего уважаемого отца!

   — Он всё равно сюда никогда не заходит, — проворковала Шахрасуб, сбрасывая с себя остатки одежды и порывисто и страстно притягивая к себе Экбала.

Посольским слугам на майдане долго пришлось ждать, когда же наконец вернётся рыжеволосый повар.

26 мая 1817 года русское посольство выехало из Тебриза, направляясь в летнюю резиденцию шахиншаха Ирана Султанию, расположенную неподалёку от столицы страны Тегерана. Но предварительно они должны были остановиться в летнем дворце Аббас-мирзы в Уджане, небольшом сельском местечке, невысоко в горах. До него было три перехода. Посольство двигалось медленно, со всеми осторожностями, больше отвечающими военному времени. Впереди и сзади колонны двигались казачьи пикеты. Рядом с повозками вооружённые слуги. Наконец пришлось вынуть из фур, расчехлить и поставить на лафеты две лёгкие пушки, которые до этого скрытно везли в обозе. Пальники в руках бомбардиров, следующих рядом с пушками, дымились, чтобы в любой момент зажечь запал.

   — У меня такое впечатление, что мы в военной экспедиции против горцев, а не в посольстве в Персии, — проговорил Муравьёв, подъезжая к Ермолову.

Генерал ехал шагом на рослом гнедом коне впереди колонны.

   — У меня тоже, — буркнул себе под нос недовольный Алексей Петрович, — но с той только разницей, что на этот раз под моей командой всего взвод солдат да двадцать пять казаков конвоя — вот и вся моя экспедиция.

   — Ещё у нас семьдесят слуг и почти тридцать офицеров посольства, — заметил Николай.

   — Да ещё четыре попа-батюшки и двадцать четыре музыканта, — рассмеялся генерал. — Хороша армия у командующего корпусом.

   — Ничего, Алексей Петрович, — бодро проговорил штабс-капитан. — Бог не выдаст свинья не съест! Отобьёмся.

   — Ты, Николай, особо-то не геройствуй, ведь у них ты вторая цель, так что езжай в арьергард[23] и от повозок ни ногой!

   — Я от вас не отойду ни на шаг, ваше превосходительство, — упрямо проговорил Муравьёв.

— Да сейчас ничего и не случится, — вдыхая сухой, полынный запах горной степи, проговорил Ермолов, улыбаясь. — Мы всего-то в нескольких вёрстах от Тебриза. В ночь после первого перехода они будут ждать, что меня отравит Экбал. Если я завтра живой выйду из палатки, вот тогда надо готовиться к нападению, но и то, скорее всего, должен будет вступить в действие запасной агент. Он попытается убить меня в ночь после второго перехода. И вот на третий день нашего пути, когда мы уже глубоко зайдём в горы, где-нибудь на подступах к Уджану, этот Сулейман-хан и приготовит нам сюрприз.

   — Вот до этих пор я и буду с вами, как ваша тень. Даже обедать буду с вами. Не сочтите меня уж столь назойливым, но я не прощу себе никогда, если с вами что-нибудь случится, — наклонил крупную голову вперёд, набычившись, штабс-капитан.