Братья расплылись в довольных улыбках: слова известного боевого генерала были для них на вес золота.

   — Ваше превосходительство, — осмелел Николай, — мне как офицеру Главной квартиры известна дислокация наших войск на границе, а также довольно подробно размещение войск французов за Неманом. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что наши корпуса так растянуты по всему фронту, что будь нашим противником не Наполеон, а даже какой-нибудь немец, то и в его тупую прусскую башку пришла бы мысль неожиданно перейти Неман, рассечь наши армии и расколошматить нас поодиночке. Неужели наши генералы не видят этого? Или ни у кого не хватает духу доложить об этом нашему государю?

   — Ха-ха-ха! — засмеялся громоподобным голосищем Ермолов.

Он похлопал могучей рукой по плечу Николая. Пыль, маленьким облачком вспорхнувшая с сюртука молоденького офицера, заискрилась в лучах пробивающегося сквозь сосновые лапы солнца.

   — Обязательно расскажу императору: уже прапорщики, ни разу не бывавшие в бою, понимают всю глупость прожектов этого Фуля, а наше Величество всё держится за идиота в прусском генеральском мундире. Правильно мыслишь, офицер. Разбивать основные силы на две армии и располагать их так далеко друг от друга — это не просто глупо, это преступно в нашем-то положении. Как тебя зовут? Николай Муравьёв? Запомню это имя.

Генерал легко вскочил на коня, который было, заржав от нетерпения, встал на дыбы, но, усмирённый властной рукой наездника, замер как вкопанный.

— Далеко пойдёшь, Николай, — улыбнулся Ермолов прапорщику и вдруг подмигнул ему озорно, — если министр полиции Балашов тебя не остановит.

Генерал тронул шпорами атласные бока жеребца, и тот с места в карьер поскакал по дороге вниз к подножию холма. А братья с восхищением смотрели с высокого крыльца импозантной мызы под черепичной крышей вслед одному из самых блестящих генералов русской армии того времени.

В Видзах братья Муравьёвы встретили новое для себя армейское общество. Они попали в самую привилегированную часть российского воинства — в гвардейскую кавалерию. И поначалу братьям это показалось не по вкусу. Тем более что командиром корпуса был наследник престола, брат императора, цесаревич Константин Павлович, о котором ходило много разных слухов, отнюдь не красящих царскую фамилию. Поэтому молодые прапорщики с некоторым трепетом явились рано утром к начальнику штаба 5-го корпуса, полковнику квартирмейстерской части Дмитрию Дмитриевичу Куруте. Как-то он их примет? И вообще, примут ли их эти надменные кавалергарды и конногвардейцы?

Но вид начальника штаба столь привилегированной части их сразу же удивил. Им оказался совершенно карикатурного вида малого росточка грек с большим брюшком, смешно выпирающим из-под тёмно-зелёного мундира. Он, покачиваясь на кривых ножках, обтянутых серыми походными рейтузами, склонив набок крупную, круглую голову, поросшую короткими, чёрными, жёсткими курчавыми волосами, смотрел в упор на собеседников блестящими карими глазами, похожими на мокрые сливы, а ноздри его длинного, кривого носа слегка шевелились, словно он всё время принюхивается к чему-то.

   — Харасо, харасо, — закивал он головой, когда прапорщики представились. — Оцень харасо. Нам нужны расторопные молодые офицеры. А то ведь у нас этих адъютантов хоть пруд пруди, и каждый поближе к начальству жмётся, а как по делу кого куда послать надо, то и не найдёшь никого, словно под землю проваливаются. — Полковник опять сокрушённо покачал своей курчавой головой. Говорил Курута с довольно сильным акцентом негромким голосом, очень похожим на жужжание жука. Он продолжил, сладко улыбаясь: — Служите хорошо, ребятки, и Дмитрий Дмитриевич вас не забудет. Что-что, а по службе уж точно не замарает и к награде и званию следующему вовремя представит.

Грек хитро-ласковыми глазами внимательно всматривался в лица новых подчинённых, словно хотел доискаться до чего-то, очень ему нужного. Вдруг дверь в кабинет начальника штаба распахнулась стремительно, как от хорошего пинка ногой. На пороге стоял невысокий, плотный человечек с белёсыми, пепельного цвета волосами. Под густыми грязно-серыми бровями сверкали каким-то ненормальным весёлым всплеском глаза с явной сумасшедшинкой. По этому взгляду и по курносому, совершенно чухонскому носу братья сразу же признали в застывшем в дверном пролёте генерале, одетом в форму конногвардейца, великого князя Константина Павловича.

   — Доброе утро, васе высоцество, — проговорил, привычно льстиво-придворно изгибаясь в спине, полковник и засеменил на своих коротких, кривых ножках к цесаревичу. Начальник штаба корпуса поцеловал ручку великому князю и чмокнул потом его фамильярно в плечо.

   — Здорово, Дмитрий Дмитриевич, как спал, какие сны видел? Небось всё голых девок? Ха-ха-ха! — засмеялся цесаревич резким, осипшим то ли ещё в младенчестве, то ли от командного рыка на вахтпарадах голосом.

К удивлению молоденьких прапорщиков, Константин Павлович вдруг схватил в охапку Куруту и стал его ломать, как медведь. Послышалось сопение грека и хруст костей.

   — Ой, ой, о-ой! Васе высоцество, пощадите, вы из меня совсем колбасу сделаете, — запричитал полковник.

   — Ха-ха-ха! — хохотал цесаревич сиплым, надрывным смехом.

Наконец грек вырвался из лап хозяина и, морщась от боли, стал поправлять мундир, эполеты.

   — Вы же меня так совсем сломаете, васе высоцество, — плаксиво проговорил он.

   — Ну, извини, Дмитрий Дмитриевич, извини. — Великий князь ласково обнял Куруту и поцеловал его в плечо, а потом и его маленькую волосатую ручку.

Цесаревич проговорил что-то по-гречески. Полковник ответил, между ними завязался короткий диалог. Никто из набившихся в комнату не понимал их. Но по лицам адъютантов великого князя, одетых в форму разных полков гвардейской кавалерии, видно было, что сцены, подобные только что увиденной опешившими от удивления братьями Муравьёвыми, здесь никому не в новинку. Когда-то императрица Екатерина мечтала изгнать турок из Европы и восстановить бывшую Византийскую империю, поставив во главе её своего второго внука. Поэтому Константину выбрали в кормилицы гречанку, а в товарищи для игр грека Куруту, учившегося тогда в кадетском корпусе на Васильевском острове. Так что для цесаревича Дмитрий Дмитриевич был, скорее, дядька или приятель детства, а не просто начальник корпусного штаба или его гофмаршал.

   — А это кто такие? — вдруг уставился Константин Павлович на прапорщиков; его густые, словно приклеенные брови удивлённо взмыли вверх.

Курута представил их великому князю.

   — Вы кем приходитесь Михаил Никитичу Муравьёву? — спросил заинтересованно цесаревич.

Когда-то известный стихотворец и автор многочисленных научных трактатов Михаил Никитич Муравьёв обучал двух старших внуков Екатерины Великой, Александра и Константина, нравственной философии, русской словесности и русской истории. И судя по тому, что его ученики так и не научились грамотно писать по-русски, не очень-то преуспел в этом занятии.

«Но, может, ему такие ученики попались?» — посетила голову Николая кощунственная мысль.

   — Мы дальние родственники, наш общий предок в четвёртом колене дворянин Фёдор Максимович Муравьёв был новгородским городовым и проживал в Великом Новгороде в начале семнадцатого века, — ответил он громко и чётко, по-военному, что явно понравилось цесаревичу.

   — Да, хороший был дядька Никитич, но, конечно, немного того, — повертел пальцем у виска великий князь, — впрочем, как все поэты. Чего стоит только название одного из его трактатов — «Совокупление идей!» Ха-ха-ха! Идеи, оказывается, тоже совокупляются, как жеребцы с кобылами, — хохотал сиплым, надтреснутым голосом Константин Павлович.

Ему вторили обступившие его адъютанты. Витые серебряные и золотые аксельбанты тряслись и извивались в такт смеху на их мундирах, для внушительности подбитых ватой, ярко поблескивая в лучах заглянувшего в кабинет весеннего солнца. Все приближённые великого князя хорошо знали, что зрелище совокупляющихся жеребцов и кобыл — одно из любимейших для наследника престола, являющегося к тому же генерал-инспектором кавалерии.