— Иду, хозяин, лечу, как на крыльях, — раздался хриплый со сна возглас служанки, которая не спешила подбежать к калитке, а медленно шла по дорожке, оглядываясь с испугом на дом и ворча себе под нос: — Ну, господи, всемогущий Аллах, неужели эти молодые охламоны ничего не слышат? Ведь хозяин, если их застанет на месте преступления, с жёнушки кожу живьём сдерёт, а меня просто зашьют в мешок и кинут в арык.

О Аллах, смилостивься ты надо мной! — причитала служанка, подходя к калитке.

   — Зейнаб, старая ты дура! — кричал Зейтун, весь похолодевший от ревнивых подозрительных мыслей. — Ты почему не открываешь? Ты что, кого-то прячешь?

   — Да вы что, хозяин, как вы можете такое говорить, просто засов заело, никак не отворяется. Вы с той стороны не напирайте, а то вот заклинило — ни туда, ни сюда! — громко оправдывалась служанка, оглядываясь на дом у себя за спиной.

Когда до разнеженного любовника дошло, что это муж стучится у калитки, то тут уж он не вскочил, а просто взлетел в воздух.

   — Да штаны-то не забудь надеть, — прыснула Шахрасуб, глядя, как Экбал, поспешно нацепив рубашку и жилетку, натягивает на голые ноги красные, из тонкого сафьяна, щегольские сапожки.

   — Чтоб шайтан тебя слопал, она ещё смеётся! — проворчал Экбал, путаясь в штанах и прыгая на одной ноге к окну.

Наконец, справившись со штанинами широких шаровар и схватив в зубы алый кушак, Экбал легко и бесшумно, как молодой леопард, выпрыгнул в окно. Он мягко приземлился на обе ноги и уже сделал два прыжка по направлению к густым зарослям цветущей алычи, как услышал тихий свист за спиной. Он обернулся.

   — Папаху забыл, герой. — Шахрасуб, улыбаясь, швырнула её ему вслед.

Заметив промелькнувшую в саду, быстро удаляющуюся фигуру, служанка облегчённо вздохнула и начала не спеша открывать калитку. И уже через несколько мгновений Зейтун, бесцеремонно стуча кожаными туфлями, взбежал по деревянной лестнице наверх в эндерун — внутренние женские покои. Громко, разгневанно сопя, влетел в комнату, где Шахрасуб, делая вид, что только проснулась, смотрела на него недоумённым взором.

   — Здесь кто-то был? И почему ставни открыты? — выпалил муж, пробегая к окну и выглядывая в сад.

Но там было тихо и спокойно.

   — О Аллах, опять это начинается! — проворчала Шахрасуб, потягиваясь. Она уже успела надеть тонкую рубашку, вышитую по краям алыми маками. — Ты что, совсем умом там, в своём Тифлисе, тронулся? Врываешься как сумасшедший, да и сними ты этот противный кафтан, припёрся к жене, как пыльный и грязный верблюд, прямо с дороги и ещё устраивает сразу же сцены, ненормальный. Иди умойся, приведи себя в порядок, тогда и приходи. — Красавица обидчиво выпятила губки и показала длинным пальцем с крашенным хной ногтем на дверь.

Зейтун уже поджал хвост и засуетился.

   — Ухожу, ухожу, моя ненаглядная, дай только поцеловать тебя, моя курочка, я два месяца об этом мечтал. И не вставай, не вставай, о, Луна Рая, о, несравненная Подательница Наслаждений... Я сейчас быстренько помоюсь и приду к тебе.

   — Да ты что удумал? Я разве одалиска какая-нибудь из шахского гарема, чтобы целый день валяться в постели?! Я честная женщина, у меня вон домашних работ целый ворох — и за весь день не переделаешь. Уже солнце почти в зените, а ему наслаждения мерещатся. Нет, ты совсем тронулся, там в Тифлисе. Наверно, со шлюхами целыми сутками веселился, вот у тебя и мысли о наслаждениях и день и ночь напролёт из головы не выходят, — сварливо ворчала жена.

Шахрасуб отлично знала, как истинная женщина, что лучшая защита — это нападение. Зейтун уже хотел на цыпочках выйти из спальни, как вдруг его единственный глаз заметил рядом с ложем что-то блестящее. Он наклонился. Это были стальные часы на серебряной цепочке.

   — О, женщина, откуда эта вещь оказалась в твоей постели? Отвечай, несчастная!? — В одной руке купец держал злополучные часы, которые забыл сластолюбивый и забывчивый Экбал, а другой сжимал рукоятку кинжала, засунутого за кушак.

Внутри у жены всё похолодело, но она смело посмотрела на перекосившееся от злой ревности лицо мужа и спокойно ответила:

   — Это подарок тебе. Я позавчера была на базаре, мы со служанками покупали там продукты, и я зашла в ряды ювелирных лавок, увидела эти роскошные часы и решила сделать тебе вот такой подарок.

   — Но у меня же есть часы, ты разве не знаешь об этом? — подозрительно уставился на жену своим единственным глазом Зейтун.

   — Это особенные часы, они играют франкскую музыку, когда смотришь, который час. — Шахрасуб открыла крышку над циферблатом. В комнате раздалась негромкая изящная мелодия из какой-то французской оперетки. — Ну, если тебе не надо этого подарка, то я его отдам назад, — проговорила обиженная красавица, пряча часы под подушку.

   — Ну что ты, моя курочка, Око Красоты, — заюлил Зейтун, — я, конечно, рад такому роскошному знаку твоего внимания и любви ко мне. Давай, давай его сюда.

Кривые пальцы купца, как клещи, вцепились в часы, недаром весь Тебриз знал, что если уж что-нибудь попадёт в руки Зейтуна, то никому не удастся вырвать этого у него назад.

   — Ия тебе тоже приготовил подарок, и даже не один. Подожди меня, о Сладость Вселенной, и я принесу их тебе прямо в постельку. — Купец повернулся и быстрыми шажками засеменил к двери.

А Шахрасуб тяжело вздохнула, вытерла пот со лба рукавом белоснежной рубашки и стала убирать постель, спешно обыскивая всю комнату:

   — Не забыл ли этот рыжий шалопай ещё чего-нибудь?

А Экбал в этот момент быстро вышел из переулка на главную улицу и широкими шагами, весело и беззаботно посвистывая на ходу и затягивая сильный и гибкий стан кушаком, направился к центру города. Проходя мимо базара, громко и бесцеремонно переговаривался на ходу с лавочниками, уже начавшими торговлишку и раскладывающими перед любопытствующими многочисленные товары. Вот Экбал прошагал по разостланным прямо на дороге у одной из лавок коврам для того, чтобы прохожие разминали своими ногами ворс, делая его мягким, поздоровался с грузным ковровщиком, курившим кальян на пороге, и зашёл в кахвехане. Здесь было людно в этот утренний час. Многие торговцы пили кофе или чай и уже занимались делами: обсуждали выгодные сделки.

   — Вот приедет Зейтун из Тифлиса, привезёт грузинскую и дагестанскую шерсть и кожи, тогда и надо будет сбить цены на овечью шерсть у хорасанцев, а то уж больно они упрямы, ни одного тумана[21] не хотят сбросить с изначальной цены, — послышались слова одного из купцов.

Экбал посмотрел на сидящих неподалёку на подушках вокруг низкого столика торговцев и улыбнулся. Он-то отлично знал, что Зейтун уже в городе, но по понятным причинам не стал об этом распространяться. Однако из другого угла раздался громкий голос Мехрака:

   — Да Зейтун приехал уже. Правда, караван его не пришёл ещё.

   — Где это ты его встретил в такой ранний час? — спросил один меднолицый купец с весёлыми и хитрыми, узкими как щёлочки глазами. — Уж не в спальне ли его красавицы жёнушки?

Все в кахвехане захохотали. Зейтуна не любили за злобный и сквалыжный нрав, и его мучения с молодой женой всем хорошо были известны и воспринимались как возмездие, которое послал Аллах этому вредоносному одноглазому сухому стручку. Так же неприязненно относились и к святоше Мехраку, он и молился в мечети, и торговался на базаре с покупателями одинаково неистово за каждый грош или просьбу к Аллаху.

   — Чтоб ишак написал тебе на язык, Мехмед! Разве можно говорить такое, да ещё мне, уважаемому отцу семейства, я ни один намаз не пропускаю, чтобы не помолиться в нашей мечети, в отличие от тебя, Мехмед, да и большинства присутствующих здесь, которые в святом месте неделями не показываются, — проговорил сварливо Мехрак, всему городу надоевший ханжеством и занудным нравом.