Не забыл Мищенко тех казаков, которые погибли в боях, не дождавшись получения награды за прошлые боевые дела. Он вспомнил их всех: убит, при каких обстоятельствах. Посоветовал кресты их повесить в сотне на икону или «семье послать в утешение, на память и в поучение детям».

Вручив награды, Мищенко объявил, что ему пожалован государем императором чин генерал-лейтенанта и звание генерал Свиты Его Величества. Свое объявление закончил словами: «Всем обязан всем! Прошу чинов отряда принять мое сердечное спасибо». В ответ прозвучало оглушительное «ура!».

Разве могли забайкальские казаки не любить этого человека. Они души в нем не чаяли, верили ему, говоря при этом: «Мищенко заведет и он же выведет». Любой командир мог бы гордиться таким отношением к себе подчиненных. В А. Апушкин описал случай, когда во время Ляоянского сражения казак-забайкалец, исполнив поручение Мищенко, был ранен в руку. После перевязки он потребовал немедленно отпустить его «к нашему генералу». Врач из-за серьезности ранения и большой потери крови ему в этом отказал. Раненый продолжал требовать, уверяя, что Мищенко велел ему вернуться и доложить об исполненном поручении. Предлагали ему отправить донесение с другим казаком. Однако и на это не согласился забайкалец, ответив: «Сам я должен доложить». Туго-натуго перевязали ему раненую руку, и он ускакал.

Другой казак, по воспоминаниям того же В.А. Апушкина, умирая, передал Мищенко извлеченную из него пулю в знак того, что только она помешала вернуться в отряд, что приказание он исполнил, рад, что служил у такого генерала.

«Генерал с совестью и честью», — говорили о Мищенко. Один из немногих, кто прославился в этой войне благодаря своим казакам, которые старались не подводить своего любимого генерала. Не случайно два начальника забайкальских казаков — П. И. Мищенко и полковник Гаврилов — были зачислены в Свиту Его Величества. Это была прежде всего оценка труда всей 1 — й отдельной Забайкальской казачьей бригады. Интересно, что на запрос из Петербурга, кто достоин быть зачисленным в Свиту, Куропаткин указал на генералов Бильдерлинга, Зарубаева, Стесселя, Мищенко, Фока и Гернгросса, а из штаб-офицеров — на Добротина, Лечицкого, Семенова и Гаврилова. Государь выбрал Мищенко, Стесселя, Лечицкого, Семенова и Гаврилова. Причем Мищенко получил звание «генерала Свиты Его Величества», Гаврилов — «флигель-адъютант Его Величества». В душе Мищенко чувствовал себя обиженным человеком, так как высшее свитское звание считалось «генерал-адъютант», а не «генерал Свиты…». Свитские звания давались по традиции только высшей военной аристократии, ни Мищенко, ни Гаврилов ими не были.

По этикету, флигель-адъютант в установленный дворцовой канцелярией день обязан быть дежурным во дворце и присутствовать с царской семьей на завтраке. Два года спустя после войны полковника Гаврилова пригласили во дворец исполнить эту обязанность. Казачий офицер, лучше чувствовавший себя под огнем противника, был этим удручен, так как не знал, что ему за завтраком делать. Царедворцы объяснили, как входить и выходить, как здороваться, сколько можно выпить водки, вина, а самое главное — ни в коем случае не задавать вопросов и не предлагать собственных тем в разговоре. Полагалось только отвечать на поставленные вопросы государем или государыней. Встретившись в Петербурге с А. Деникиным, Гаврилов рассказал, как проходил завтрак с царской семьей, о чем будущий вождь Белого движения на Юге России счел нужным рассказать в своих мемуарах: «Ну вот, начался завтрак. Государь наш несколько застенчив. Видимо, затруднялся, о чем с казаком разговаривать можно. Вопросы все такие, что многое не ответишь, кроме „так точно“ и „никак нет“. А в промежутке — общее молчание. За столом — прямо зеленая тоска, вижу по лицам Их Величества. Тогда послал я к черту гоффурьерские наставления и давай рассказывать им „на свои темы“. За кампанию и за жизнь мою немало интересного накопилось… Сразу все оживились. Государь весело смеялся, всем интересовался, переспрашивал, государыня улыбалась. Словом, все кончилось благополучно. А гоффурьер спрашивал меня потом, почему так неимоверно долго затянулся завтрак?»

Забайкальский казак, войсковой старшина, полковник Гаврилов как и в боях, так и здесь, на завтраке, не ударил лицом в грязь. Один из лучших офицеров-артиллеристов в Русско-японскую войну, он в Первую мировую войну на Румынском фронте командовал стрелковым корпусом. Академического образования не имел. По словам А. Деникина, это был «человек храбрый, умный и не лишенный казачьей хитрецы».

К середине декабря сложилась следующая обстановка: обе воюющие армии активных боевых действий не вели, пополняли людские и материальные ресурсы, готовились к наступлению; русское командование организовало набег на Инкоу; героический гарнизон Порт-Артура притягивал еще к себе 100-тысячную армию М. Ноги, который отказался после неудачного 4-го штурма взять крепость силой и перешел к планомерной осаде и минной войне, разрушая и захватывая отдельные форты крепости.

Свыше 200 дней прошло с тех пор, как Порт-Артур был отрезан от Маньчжурской армии и окружен с суши. Положение гарнизона ухудшалось: люди недоедали, устали физически и морально, офицеры и солдаты болели цингой; в крепости почти не осталось резервов. Защитники крепости все еще ждали решительного наступления Маньчжурской армии и освобождения города от блокады.

Однако сентябрьские бои на Шахэ похоронили надежду порт-артурцев на выручку. На военном совете начальник штаба укрепленного района полковник Рейс высказал мысль о бесполезности сопротивления и сдаче крепости японцам, но большинство офицеров, отражая общее настроение гарнизона, высказались за продолжение борьбы.

4-я сотня 1-го Верхнеудинского казачьего полка оказалась единственной казачьей частью среди защитников Порт-Артура 26 января, после нападения японских миноносцев на нашу эскадру, 4-я сотня, согласно диспозиции гарнизону крепости Порт-Артур, получила задачу: «Для освещения местности впереди сухопутного фронта крепости выслать… три наблюдательные кавалерийские заставы: в Суанцайгоу — по Мандаринской дороге; в Шининцзы — по средней дороге на Дальний; в Домагоу — по прибрежной дороге на Дальний».

23 апреля казачьи разъезды обнаружили высадку японских войск у Квантунских берегов, о чем доложили генералу Фоку, который не принял никаких мер, чтобы сбросить десант в море.

2 мая казаки донесли о занятии противником северных высот, окружающих Кинчжоускую долину.

14 мая во время боя на Кинчжоуской позиции 4-я сотня находилась в общем резерве 4-й дивизии генерал-майора Фока. 18 мая сотня находилась в общем резерве командующего сухопутной обороны Порт-Артура.

Во время 4-го штурма 2/3 сотни находились во 2-м отделе Западного фронта и участвовали в кровопролитных боях у горы Высокой.

Казаки терпели те же тяготы, что и весь гарнизон, оберегая своих коней от голодных защитников Порт-Артура. Среди них имелись убитые, раненые и умершие от болезней. Кроме боевой работы, казаки патрулировали улицы города, вылавливали японских шпионов, охраняли штаб и квартиру Стесселя. На 30 июня 1904 года в сотне числилось 4 офицера и 186 казаков, к 20 декабря общее количество казаков уменьшится на 8 человек.

Несмотря на то, что высшее командование города-крепости уже поняло, что освобождения не будет, население, солдаты, матросы продолжали надеяться на избавление. Город еще мог держаться месяц-полтора, но судьба его уже была решена в штабе генерала Стесселя.

Гарнизон ничего не знал о своей участи, которую уготовил им Стессель. Ничего не подозревал новый главнокомандующий русскими войсками на Дальнем Востоке генерал Куропаткин. Еще не подозревала Великая Россия о том унижении, которое предстоит ей испытать в ближайшие декабрьские дни.

В городе распространялись разные слухи о боях под Ляояном и Шахэ. В приказе № 915 по крепости Порт-Артур, со ссылкой на сообщения китайцев, эти слухи подогревались, хотя многие из здравомыслящих людей понимали, что коль у наших так хороша дела на севере, то почему же тогда не дают людям продовольствие, хранящееся на складах. Для чего берегут? На эти вопросы приказ не отвечал, но, по мнению авторов, вселял надежду на скорое освобождение от блокады и осады.