— Значит, они меняют продовольственные талоны на выпивку, которая делается из того же продовольствия — возможно, себе в убыток. — Томас прищурился. — Разве это не их право?

— Да, но пищи не хватает. Рабочие голодают. В здешних местах голод означает замедленную реакцию, а медленная реакция, Раджа Томас, — это смерть. И не всегда только твоя.

— Ты тоже пьешь? — спросил он вполголоса.

— Да. — Ваэла покраснела. — Когда выкраиваю время.

Томас направился было к собравшейся толпа, но Ваэла придержала его за рукав.

— Это еще не все.

— Что?

— Для Игры нужно четное число игроков, мужчин или женщин — неважно. Каждый делает первую ставку — определенное число талонов. Разбиваются на пары и тянут по очереди из корзины палочки вихи. Потом сравнивают. Кто в паре вытянул палочку длиннее — победитель, кто покороче — тот проиграл и выбывает. Оставшиеся делятся снова, и так пока не останется только одна пара.

— А что талоны?

— Игроки увеличивают ставки на каждом круге, так что на кону их оказывается изрядно.

— Последняя пара делит талоны на двоих?

— Нет, тянут снова. Кто вытянул длинную — получает талоны.

— Как-то скучновато.

— Да. — Ваэла поколебалась. — Проигравший бежит по периметру.

Она сказала это совершенно безразлично, не поведя и бровью.

— Хочешь сказать, они обегают там… — Томас ткнул большим пальцем куда-то за плечо.

Ваэла кивнула:

— Голыми.

— Но это же нево… это выходит больше десяти километров, по открытому ме…

— Некоторым это удается.

— Но зачем? Не ради же еды — не так пока плохо со снабжением, верно?

— Нет, не ради еды. Ради мелких услуг, работы, комнаты, любовников. Ради развлечения. Ради шанса уйти из тоскливой жизни с блеском. Проигрывают длинные палочки. Продовольственные талоны — это утешительный приз. По периметру бежит победитель.

Томас с силой выдохнул.

— И каковы шансы?

— Судя по опыту, как и все в Игре — пятьдесят на пятьдесят. Половина не добегает.

— И это законно?

Пришел черед Ваэлы смерить Раджу недоуменным взглядом.

— Они имеют право распоряжаться своими телами.

Он отвернулся, чтобы увидеть, как эти люди… играют.

Рабочие разбивались на пары, тянули палочки, опять разбивались, тянули снова, пока дело не дошло до последней пары. Остались мужчина и женщина. У мужчины не было носа, но во лбу трепетали сморщенные щели, и Раджа посчитал их дыхальцами. Женщина кого-то ему очень напоминала.

Длинную палочку вытянула женщина. Толпа восторженно взревела, и все бросились ей на помощь — собирать выигрыш. Талоны торчали у нее из рукавов, из-за пазухи, из-за пояса. Прошла по рукам последняя фляга с самогоном, и группа двинулась в сторону шлюзовых ворот восточной стены.

— Он правда туда выйдет? — Томас не сводил глаз с уходящих.

— Ты видел его правую бровь?

— Да. — Он наконец перевел взгляд на Ваэлу. — У него их будто бы три. И нос…

— Это татуировки. Наколки. За то, что бежишь П.

— Так у него это третий раз?

— Точно. Но шансы все равно пятьдесят на пятьдесят. У нас на нижстороне есть поговорка: «Идешь первый раз — головой рискуешь. Идешь второй раз — дважды живешь. Идешь третий раз — иди ко мне».

— Очаровательно.

— Хорошая игра.

— И ты в нее играла, таоЛини?

Она сглотнула, и кожа ее поблекла.

— Нет.

— Друг?

Она кивнула.

— За работу, — приказал Томас вежливо и отвел ее обратно в эллинг.

Вспоминая эту беседу, Ваэла не могла отделаться от ощущения, будто она упустила что-то в ответах Томаса.

Даже ради богоТворений Томас не разрешал прерывать работу. Отдыхать он ложился с неохотой, как бы с колебанием, и лишь когда от усталости они начинали забывать координаты и путаться в подпрограммах. В один из таких моментов он и завел разговор, который сейчас не давал Ваэле заснуть.

«Что он пытался мне сказать?»

Они сидели в плазовом шаре, который станет их прибежищем в глубинах моря. Вокруг, за прозрачной толщей, трудились рабочие. Ваэле с Томасом приходилось сидеть в такой тесноте, что им пришлось войти в особый ритм движений, чтобы не стукаться поминутно локтями.

— Отдохни, — проговорил Томас, когда Ваэла в третий раз подряд не смогла правильно набрать последовательность знаков для срочного погружения.

В голосе его звучало осуждение, но Ваэла откинулась в объятия мягкого контурного кресла, благодарная за любую передышку, благодарная даже за тугую хватку аварийной сбруи, которая поддерживала ее плечи, снимая нагрузку с мышц.

В сознание ее ворвался голос Томаса.

— Давным-давно жила-была девочка четырнадцати лет. Жила она на Земле и выросла на птицеферме.

«Я тоже жила на птицеферме, — подумала Ваэла и вдруг сообразила: — Он обо мне говорит!»

Она открыла глаза.

— Заглядывал в мое досье, значит?

— Это моя работа.

«Девчонка-подросток на птицеферме. Его работа!»

Она вспомнила ту девочку, которой была когда-то, — дитя эмигрантов, землепашцев. Технохолопы. Галльский средний класс.

«И из этого всего я вырвалась».

Нет… честно говоря, она оттуда сбежала. Взрыв сверхновой не так много значил для девчонки четырнадцати лет от роду, которая достигла физической зрелости намного раньше, чем ее сверстницы.

«И я сбежала на Корабль».

Ваэла закрыла глаза. Уже много раз она вела с собой все тот же нескончаемый спор. Словно в ее черепе разом помещались две женщины — одну она звала Беглянкой, а другую Честностью. Беглянку не устраивала жизнь на борту и пугали опасности нижстороны.

— Ну почему мне досталась такая судьба? — бурчала Беглянка. — Не жизнь, а сплошной риск.

— Сколько мне помнится, — заметила Честность, — ты сама напросилась.

— Значит, я в тот день сдала свои мозги напрокат. Каким местом я думала, черт?

— Что ты знаешь о чертях? — полюбопытствовала Честность.

— Надо познать черта, прежде чем понять ангела, — так, кажется, говорит наш кэп?

— Ты, как всегда, все перепутала.

— А ты знаешь, почему я вызвалась добровольцем, чтоб тебя! — Голос Беглянки дрожал от невыплаканных слез.

— Да. Потому что он умер. Десять лет вместе с ним и — пфф.

— «Он умер»! Это все, что ты можешь о нем сказать? «Он умер»?

— А что еще тут можно сказать? — Голос Честности был ровным и уверенным.

— Ты не лучше кэпа — всегда отвечаешь вопросом на вопрос. Что такого сделал Джим, чем заслужил смерть?

— Он проверял свои силы и достиг их предела, когда бежал П.

— Но почему ни Корабль, ни даже кэп никогда не говорят об этом?

— О смерти? — Честность призадумалась. — А что о ней говорить? Джим мертв, а ты жива, и это куда важнее.

— Да ну? Порой я сомневаюсь… и думаю, что случится со мной.

— Ты будешь жить, пока не умрешь.

— Но что со мной случится?

Честность опять примолкла — для нее это было нехарактерно — и наконец ответила:

— Ты будешь сражаться, чтобы жить.

«Ваэла! Ваэла, очнись!»

Это был голос Томаса. Она открыла глаза и, откинув голову на подушку, глянула на своего начальника. Лучи прожекторов преломлялись в толще плазмагласа и озаряли его лицо. В эллинге рабочие гремели железом. Ваэла заметила, что Томас тоже утомлен, но старается не показывать этого.

— Я рассказывал тебе сказку о Земле, — заметил он.

— Зачем?

— Это важно для меня. У той девчонки-подростка были такие красивые мечты. Ты все еще мечтаешь о будущем?

По лицу Ваэлы пробежала нервическая радуга. «Он что, читает мысли?»

— Мечты? — Она вздохнула, закрывая глаза. — Зачем мне мечты? У меня есть работа.

— И этого достаточно?

— Достаточно? — переспросила она и усмехнулась. — Это меня не волнует. Корабль ведь ниспошлет мне прекрасного принца, не забыл?

— Не богохульствуй!

— Это не я богохульствую, а ты. Зачем мне соблазнять этого придурковатого стихоплета, когда…

— Этот спор мы продолжать не станем. Уходи. Оставь проект. Но больше не спорь.