Но все-таки Феликсу казалось, что пиявка его слышит, и что его рассказы как-то успокаивают животное. Сора-тобу-хиру медленно опускалась на песок, и даже скрежетания ее становились иными, они оставались ворчливыми, но Рыбкину казалось, что угроза из них исчезает. Правда, он не обольщался. Психология пиявки оставалась для него загадкой. Джефферсон был прав, приручением пиявки должны были заниматься специалисты. Но на Марсе таких специалистов не было. Да, пожалуй, и не только на Марсе, в Солнечной системе их не было пока, таких специалистов.
Пособия по приручению диких животных, полученные с Земли, Рыбкину ничего особо не дали. Они обосновывались опытом изучения земных животных, но кто и когда наблюдал за марсианскими пиявками? Накамура разве что, но профессор Накамура погиб, а свои дневники японец зашифровывал личным кодом, который до сих пор оставался непонятым. Честно говоря, Рыбкин не понимал Накамуру. Конечно, приоритет и личные амбиции играли какую-то роль, но кто бы полез в личные записи профессора без его на то позволения? Напряженная неделя подходила к концу. Днем Феликс работал по общей программе группы, обследуя Третий квартал подземного города, ночами он выходил в пески, чтобы встретиться с летающей пиявкой.
Времени на отдых оставалось мало, и если бы не фенилецитин, то Рыбкин, скорее всего, уже бы не выдержал. Все чаще он с тревогой думал о том, что ему предстоит показаться пред светлыми очами доктора Манделя. Мандель был строг и никогда не простил бы поселенцу такого безобразного отношения к собственному здоровью. Вот возьмет и отправит Феликса на Землю.
Разумеется, что Феликса это никак не устраивало. «Надо выспаться, — все чаще думал он. — Хотя бы пару деньков. И обязательно сходить в спортзал. И на центрифугу».
И тут ему неожиданно повезло — группа Гэмфри Моргана обнаружила на Южном полюсе удивительные по исполнению водонакопители, и все начальство Феликса отправилось туда. Договорившись с ребятами из своей группы, Рыбкин решил исполнить задуманное и наконец хорошенько выспаться. Проспав весь день, Феликс с удовольствием прошел оздоровительные процедуры, откатался на центрифуге, добросовестно оттаскал два дня в спортзале подготовленные тяжи и почувствовал себя значительно лучше. Не настолько, конечно, чтобы обмануть старого и опытного доктора Манделя, но вполне достаточно, чтобы убедить его в том, что Следопыт Рыбкин решительно взялся за себя и свое здоровье. Он даже побывал на карнавале, который устроили в спортивном зале вакуум-сварщики во главе с Юрой Бородиным. Условия требовали от каждого обязательного карнавального костюма, и Феликс у полимерщиков отлил себе костюм графа Дракулы. Получилось довольно устрашающе и вместе с тем немножечко смешно, потому что Феликс не учел свой небольшой рост, а девушки в Теплом Сырте в массе своей были рослыми и длинноногими, и маленький граф Дракула в их оживленном окружении смотрелся достаточно забавно.
Бородин рассказал свою знаменитую историю об одноногом пришельце и объявил приз за лучшую гипотезу.
Историю эту Рыбкин слышал уже не однажды, поэтому он попробовал придумать логически непротиворечивую гипотезу, но так ничего и не придумал, кроме того, что уже высказывалось небожителями с кольца Сатурна. В конце концов, он плюнул на все рассуждения и пошел танцевать с Даной Ливановой, которая пригласила графа Дракулу на белый танец.
Скоро всем стало хорошо, и веселье достигло своего апогея, когда Ирина Славина потребовала внимания. Под восхищенные аплодисменты в зал внесли первый ящик настоящего марсианского вина, пусть в пластиковых бутылках из-под сока, но настоящего красного вина из плантационного винограда «Изабелла». Желающих попробовать это вино оказалось много. Каждому захотелось быть причастным к историческому моменту и сделать глоток первого марсианского вина, пусть оно даже и уступало знаменитым земным винам и больше напоминало сладенький, едва сдобренный градусами компот. Все знали, какого труда стоило сотрудницам Биоцентра заставить заработать на Марсе земные бактерии брожения.
Рыбкину тоже сунули пластиковый бокал с багряным прозрачным вином. Феликс отошел в сторону, ужасно жалея, что рядом нет Наташи.
Все-таки праздник удался вакуум-сварщикам на славу, молодцы были вакуум-сварщики, даже жалко было, что скоро им всем предстояло улететь.
В самый разгар веселья и танцев в зал ворвался взъерошенный и возбужденный радист Игорь Халымбаджа.
— Товарищи, товарищи! — закричал он, потрясая листком с текстом радиограммы. — Вот вы тут веселитесь, а Ляхов на «Молнии» сегодня в восемнадцать десять стартовал с орбиты Луны! Первая Межзвездная стартовала, товарищи!
Шум поднялся неимоверный, но пронзительный голос Игоря выделялся и в общем гаме. Кто-то из межпланетчиков принялся выплясывать на сцене, вакуум-сварщики подняли Халымбаджу и принялись его качать. Игорь был довольно рослым и тяжелым, поэтому качали его с некоторыми усилиями, каждый раз рискуя уронить чествуемого на пол. Все это было прекрасно, все это было замечательно, но Феликс уже с тревогой поглядывал на часы — близилась его очередная прогулка по пустыне.
Воспользовавшись общей суматохой, он выскользнул из зала, переоделся в отсеке, который служил следопытам общежитием, проверил комплектность и зарядку батарей для подогрева костюма, передернул оба затвора карабина и убедился, что магазины снаряжены. Десять минут спустя мотонарты уже несли его над темными барханами. Небо, как всегда в это время года, было звездным, и на севере молочно-бурым мутным круглым пятнышком повис Юпитер. Мороз был приличным, сразу чувствовалось, что приближаются осенние холода, а с ними и очередной сезон пылевых бурь, когда над пустынями повисает рыжий туман из пронизанного окисями железа песка и испарившейся влаги. Тысячи тонн песка, взвихренного холодными марсианскими ветрами, медленно оседали в пустыни, меняя лик планеты, создавая на ее поверхности иллюзии каналов, человеческих лиц, пирамид и поделенных на кварталы городов. Неудивительно, что астрономы прошлого, наблюдавшие Марс с Земли, так жестоко обманывались в своих наблюдениях.
Солончаки белыми иглами блестели под светом звезд. Над бурой пустыней катился молочно-белый Деймос, а на западе узкой полоской уже догорала слабенькая марсианская желтовато-зеленая заря.
Наступало время осеннего созревания, и вся пустыня была покрыта катящимися по воле ветра колючками. Впрочем, ветер ветром, но почему-то многие кактусы катились как раз против ветра — туда, где в зареве прожекторов высвечивались купола Теплого Сырта, и это было очередной марсианской загадкой, требующей своего разрешения.
Обсерваторию освещали прожектора, и было видно, как вращается пропеллер ветряка и ветер гоняет над крышей западного павильона флюгер. Иллюминаторы жилого отсека были темными, — похоже, ребята работали, а скорее всего, просто еще не вернулись с праздничного карнавала.
Зато сора-тобу-хиру уже была здесь, Феликс сразу же увидел ее длинный след, словно по песку протянули мешок с чем-то тяжелым. След кончался округлым отпечатком пиявочной пятки. Он едва успел отправить мотонарты обратно, как пиявка появилась. Она была бесшумная и стремительная, как тень. Покружившись рядом с Рыбкиным, летающая пиявка направилась к очередному мимикродону. Ящеров Феликс старался отстреливать подальше от Теплого Сырта, не дай бог подстрелить какого-нибудь женского любимца, упреков бы хватило на всю оставшуюся жизнь. Смотреть на то, как пиявка обрабатывает мимикродона, было неприятно и жутковато. Острые челюсти пиявки отхватывали от бедного ящера пласт за пластом, оставляя чистые срезы плоти, еще сочащиеся густой оранжевой кровью. На этот раз пиявка повела себя не совсем обычно. Оставив недоеденного мимикродона, она скользнула ближе к Следопыту. Теперь она была так близко от Рыбкина, что при желании Феликс мог бы дотянуться до нее рукой. Сора-тобу-хиру, покачиваясь на мускулистой пяте, внимательно смотрела на человека. Глаза у нее были желтоватые с длинными вертикальными зрачками, они ярко блестели, и в них отражались пустыня, звезды и сам Следопыт. Сора-тобу-хиру заскрежетала горловыми пластинами, качнулась вперед, и ее тело мелькнуло рядом с лицом Рыбкина. Кислородная маска не давала почувствовать запаха хищника, но Феликсу показалось, что он ощущает приторную сладость свежей крови.
