Во мраке двора сидел одинокий мужчина. Из его рта вырывалось голубое пламя, которое обращалось в маленькую нагую женщину. Она плавно извивалась в воздухе, что-то шепча, вздыхая. Она была живой и вместе с тем походила на фантомное изображение, на странную тень, живущую в памяти марсианина. Мужчина судорожно вдохнул ее обратно, на мгновение взметнулись ее огненные волосы, и до астронавтов донесся запах тлеющего керла.

Марсианин вздохнул, потом снова выдохнул воздух, любуясь своим творением, и это было действительно так, — на женщину стоило смотреть, она была драгоценным произведением искусства, которого земляне так и не приняли, а оставшиеся в живых марсиане уже неизбежно начали забывать.

Они прошли мимо марсианина, прошли по гулкому пустому переулку, окруженному похожими на белые льдины домами, углубляясь на самое марсианское дно, где между зубами спящих золотокожих мужчин струились чертики из красного песка, а женщины превращались в лоснящихся змей, которые покачивались над землей, разглядывая пришельцев желтыми глазами с узкими вертикальными зрачками. Над городом призрачной молочной тенью беззвучно катился тонкий серп Деймоса, струились разноцветные сплетения звезд, и где-то у горизонта вставало бурое облако пылевой бури, которая гнала перед собой узкие полоски песчаных кораблей, стремящихся вернуться в город до начала гремящей вакханалии, в клочья рвущей паруса и путающей хитрую оснастку мачт.

Город тихо постанывал, он собирался с силами, еще раз проверяя на прочность свои минареты, башни и узорчатые крыши домов.

— Пожалуй, нам не стоит здесь задерживаться, — озабоченно сказал капитан Уильямс. — Я слышал, что с людьми, которые остаются в марсианском городе в разгар ненастья, иногда случаются диковинные и страшные вещи.

— Я останусь, — сказал Купер. — Если верить легендам, сирины появляются именно в периоды ненастья. Стоит рискнуть, капитан. Кто не рискует, тот никогда не срывает джек-пот.

— Рискуй, — Уильямс с сожалением посмотрел на товарища. — Это верно, кто не рискует, тот никогда не выигрывает. Но справедливы и другие слова. Покойнику не нужны слава и богатство, и богатство, и слава поражают воображение только живых.

Ночью, вытянув ноги к электрокамину, он размышлял об оставшемся в городе Купере. И еще он пытался представить себе сирина, прилетающего в город и завораживающего своим дивным голосом собравшихся в нем существ. Купера он представлял себе хорошо, сирин ускользал от его воображения, которому не мог помочь даже добрый выдержанный ром.

Эта ночь была порой печали и превращений.

Чудеса и диковины с шелестом кружились над глубокими водами каналов, окружавшая город пустыня пульсировала подобно живому телу, люди и марсиане вслушивались в шелест звезд, пытаясь не пропустить мгновения, когда запоет сирин. Тишина стояла над разграбленным Марсом, тишина эта нарушалась редким пением ракет, несущих на красную планету новых поселенцев. Марсианам опять приходилось потесниться. Марс оказался слишком мал для того, чтобы две не понимающих друг друга расы могли существовать бок о бок, не раздражая друг друга самим фактом своего существования. Где-то далеко у горы Олимп светились огоньки нефтеперерабатывающего завода. Чуть в стороне, левее холодного марсианского города, светилось зарево земного поселения Литл-Рок. Там сейчас плясали разноцветные огни реклам, гремели дискотеки, пугая пылевых чудовищ, расхаживающих по пустыне на десятках голубоватых молний. Пылевые чудовища не боялись марсианских городов, где во сне и наяву грезили золотолицые и золотоглазые марсиане, но они все-таки опасались кружить у земных поселений, обитатели которых были еще большими хищниками и в любой момент могли выпить из голубых артерий чудовищ их пульсирующую электрическую кровь.

Сирин казался капитану Уильямсу еще более фантастическим существом, капитан никак не мог представить себе птицу, способную парить в разреженном до земного высокогорья воздухе. Теперь, с каждым добрым глотком рома, он чувствовал себя все более и более виноватым, что не сумел отговорить Купера. Тот искал птицу, но скорее мог найти смерть в марсианском городе, где нет развлечений, а каждое существо способно произвести чудо.

Капитан не спал всю ночь. Под утро уже он тяжело подумал, как там, в марсианском городе, пахнущем корицей и сладковатой лакрицей, чувствует себя Купер. «Буря пошла на убыль, — сообщило равнодушное радио. — Разрушения минимальные. Радио-Макс приветствует жителей Литл-Рока. Передаем инструментальную музыку для тех, кто встает слишком рано. Поздравляем вас с началом нового марсианского дня».

В это время, когда капитан Уильямс думал о нем, Джонатан Купер вышел на окраину города и увидел сирина. Сирин сидел на минарете, распустив перепончатые зеленые крылья, и смотрел на человека оранжевыми глазами, в которых отражалось ядрышко встающего солнца, почти неразличимое в бездне зрачков сирина.

— Черт! — с досадой вскричал Купер. — Ящерица с крыльями! Вот так всегда, ищешь белоснежного сирина, а находишь уродливую зеленую ящерицу с перепончатыми крыльями. После этого сразу понимаешь, что ты не рожден для удачи.

И тут сирин запел.

Легенды не врали относительно его пения, легенды заблуждались относительно облика сирина. Но, черт нас всех побери, какое нам дело до внешности того, кто чарует нас своим голосом? Неважно, как выглядит тот, кто умеет извлекать из своих голосовых связок завораживающие звуки, способные заставить нас грустить и плакать, смеяться и ощущать полет души, предвидеть прошлое и вспоминать будущее.

Купер сел на белый камень площади, закрыл глаза. Чарующая мелодия кружила на площади, она была похожа на тоненькую балерину, осторожно трогающую носочком пуанта незнакомую сцену, она была похожа на ребенка, который, оборвав плач, вспомнил, что умеет смеяться, а окрепнув, песня сирина стала похожа на мускулистого героя, взявшего за глотку ненавистного врага, на вышедшую из берегов реку, на бесконечный космос, смеющийся над бессилием человека.

Сирин пел. Купер слушал его с блаженной улыбкой на устах и не видел, как редкие марсиане торопились прочь из города, затыкали уши, чтобы не слышать чарующего пения.

Купер сел удобнее, прижимаясь спиной к холодному камню здания.

Он слушал сирина.

Через две недели капитан Уильямс пришел в марсианский город опять. Он долго бродил по пустынным улицам, пока не наткнулся на марсианина. Огненный хоровод кружился вокруг марсианина. На лице его была ритуальная маска из белого серебра, из прорезей которой смотрели безразличные золотые глаза, в которых медленно растворялся окружающий мир и огненные косматые шары, рожденные его собственным воображением.

— Кул фу, — произнес капитан Уильямс традиционное марсианское приветствие. — Кул фу, дооминго!

Марсианин оставил свое странное занятие. Огненный хоровод погас, на белой маске из серебра проявились черные причудливые узоры, а в глазах марсианина засветился мимолетный интерес, как если бы песок пустыни или бесконечные воды канала заговорили с марсианином на его родном языке.

— Кул фу, магомат! — скрипуче сказал марсианин.

— Я ищу землянина, который оставался в этом городе, — сказал капитан Уильямс. — Ты не можешь мне помочь в поисках?

Марсианин подошел ближе.

— Зачем он нужен тебе? — спросил марсианин.

— Он мой мунгу, — сказал капитан.

В глазах марсианина мелькнул непонятный огонек.

— Пойдем, — скрипуче сказал марсианин.

Купер сидел на площади, украшенной причудливыми фонтанами, которые продолжали столетиями выбрасывать в воздух холодные голубые струи. Капельки воды, оторвавшиеся от струй, быстро застывали, превращаясь в маленькие шарики льда, которые с хрустальным звоном падали на мрамор площади, таяли на нем, попадая через узкие решетки обратно в водостоки. Джонатан Купер был все в том же десантном комбинезоне — груда высохших костей, обтянутая коричневой от морозов и ветра кожей. Джонатан Купер улыбался. Улыбка его белоснежных зубов выглядела жутковатым оскалом. Впавшие пустые глазницы были обращены к изящному минарету.