«Два солнца стынут – о Господи, пощади!..» Два солнца стынут – о Господи, пощади! – Одно – на небе, другое – в моей груди. Как эти солнца – прощу ли себе сама? – Как эти солнца сводили меня с ума! И оба стынут – не больно от их лучей! И то остынет первым, что горячей. 6 октября 1915 «Цветок к груди приколот…» Цветок к груди приколот, Кто приколол – не помню. Ненасытим мой голод На грусть, на страсть, на смерть. Виолончелью, скрипом Дверей и звоном рюмок, И лязгом шпор, и криком Вечерних поездов, Выстрелом на охоте И бубенцами троек – Зовете вы, зовете, Нелюбленные мной! Но есть еще услада: Я жду того, кто первый Поймет меня, как надо – И выстрелит в упор. 22 октября 1915 «Цыганская страсть разлуки!..» Цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь – уж рвешься прочь! Я лоб уронила в руки И думаю, глядя в ночь: Никто, в наших письмах роясь, Не понял до глубины, Как мы вероломны, то есть – Как сами себе верны. Октябрь 1915 «Полнолунье, и мех медвежий…» Полнолунье, и мех медвежий, И бубенчиков легкий пляс… Легкомысленнейший час! – Мне же Глубочайший час. Умудрил меня встречный ветер, Снег умилостивил мне взгляд, На пригорке монастырь светел И от снега – свят. Вы снежинки с груди собольей Мне сцеловываете, друг, Я на дерево гляжу, – в поле И на лунный круг. За широкой спиной ямщицкой Две не встретятся головы. Начинает мне Господь – сниться, Отоснились – Вы. 27 ноября 1915 «Руки даны мне – протягивать каждому обе…» Руки даны мне – протягивать каждому обе, Не удержать ни одной, губы – давать имена, Очи – не видеть, высокие брови над ними – Нежно дивиться любви и – нежней – нелюбви. А этот колокол там, что кремлевских тяже́ле, Безостановочно ходит и ходит в груди, – Это – кто знает? – не знаю, – быть может, – должно быть – Мне загоститься не дать на российской земле! 2 июля 1916 «В огромном городе моем – ночь…»
В огромном городе моем – ночь. Из дома сонного иду – прочь, И люди думают: жена, дочь. А я запомнила одно: ночь. Июльский ветер мне метет путь, И где-то музыка в окне – чуть. Ах, нынче ветру до зари – дуть Сквозь стенки тонкие груди – в грудь. Есть черный тополь, и в окне – свет, И звон на башне, и в руке – цвет, И шаг вот этот – никому вслед, И тень вот эта, а меня – нет. Огни, как нити золотых бус, Ночного листика во рту – вкус. Освободите от дневных уз, Друзья, поймите, что я вам – снюсь. Москва, 17 июля 1916 «После бессонной ночи слабеет тело…» После бессонной ночи слабеет тело, Милым становится и не своим, – ничьим, В медленных жилах еще занывают стрелы, И улыбаешься людям, как серафим. После бессонной ночи слабеют руки, И глубоко равнодушен и враг и друг. Целая радуга в каждом случайном звуке, И на морозе Флоренцией пахнет вдруг. Нежно светлеют губы, и тень золоче Возле запавших глаз. Это ночь зажгла Этот светлейший лик, – и от темной ночи Только одно темнеет у нас – глаза. 19 июля 1916 «Нынче я гость небесный…» Нынче я гость небесный В стране твоей. Я видела бессонницу леса И сон полей. Где-то в ночи подковы Взрывали траву. Тяжко вздохнула корова В сонном хлеву. Расскажу тебе с грустью, С нежностью всей, Про сторожа-гуся И спящих гусей. Руки тонули в песьей шерсти, Пес был сед. Потом, к шести, Начался рассвет. 20 июля 1916 «Горечь! Горечь! Вечный привкус…» Горечь! Горечь! Вечный привкус На губах твоих, о страсть! Горечь! Горечь! Вечный искус – Окончательнее пасть. Я от горечи – целую Всех, кто молод и хорош. Ты от горечи – другую Ночью за́ руку ведешь. С хлебом ем, с водой глотаю Горечь-горе, горечь-грусть. Есть одна трава такая На лугах твоих, о Русь. 10 июня 1917 |
