Деревья Моему чешскому другу Анне Антоновне Тесковой 1 В смертных изверясь, Зачароваться не тщусь. В старческий вереск, В среброскользящую сушь. – Пусть моей тени Славу трубят трубачи! – В вереск-потери, В вереск-сухие ручьи. Старческий вереск! Голого камня нарост! Удостоверясь В тождестве наших сиротств. Сняв и отринув Клочья последней парчи – В вереск-руины, В вереск-сухие ручьи. Жизнь: двоедушье Дружб и удушье уродств. Седью и сушью, (Ибо вожатый – суров.) Ввысь, где рябина Краше Давида-Царя! В вереск-седины, В вереск-сухие моря. 5 сентября 1922 2 Когда обидой – опилась Душа разгневанная, Когда семижды зареклась Сражаться с демонами – Не с теми, ливнями огней В бездну нисхлестнутыми: С земными низостями дней, С людскими косностями – Деревья! К вам иду! Спастись От рева рыночного! Вашими вымахами ввысь Как сердце выдышано! Дуб богоборческий! В бои Всем корнем шествующий! Ивы-провидицы мои! Березы девственницы! Вяз – яростный Авессалом, На пытке вздыбленная Сосна – ты, уст моих псалом: Горечь рябиновая… К вам! В живоплещущую ртуть Листвы – пусть рушащейся! Впервые руки распахнуть! Забросить рукописи! Зеленых отсветов рои… Как в руки – плещущие… Простоволосые мои, Мои трепещущие! 8 сентября 1922 3 Купальщицами, в легкий круг Сбитыми, стаей Нимф-охранительниц – и вдруг, Горивы взметая В закинутости лбов и рук, – Свиток развитый! – В пляске кончающейся вдруг Взмахом защиты – Длинную руку на бедро… Вытянув выю… Березовое серебро, Ручьи живые! 9 сентября 1923 4 Други! Братственный сонм! Вы, чьим взмахом сметен След обиды земной. Лес! – Элизиум мой! В громком таборе дружб Собутыльница душ Кончу, трезвость избрав, День – в тишайшем из братств. Ах, с топочущих стогн В легкий жертвенный огнь Рощ! В великий покой Мхов! В струение хвой… Древа вещая весть! Лес, вещающий: Есть Здесь, над сбродом кривизн – Совершенная жизнь: Где ни рабств, ни уродств, Там, где всё во весь рост, Там, где правда видней: По ту сторону дней… 17 сентября 1922 5 Беглецы? – Вестовые? Отзовись, коль живые! Чернецы верховые, В чашах Бога узрев? Сколько мчащих сандалий! Сколько пышущих зданий! Сколько гончих и ланей – В убеганье дерев! Лес! Ты нынче – наездник! То, что люди болезнью Называют: последней Судорогою древес – Это – в платье просторном Отрок, нектаром вскормлен. Это – сразу и с корнем Ввысь сорвавшийся лес! Нет, иное: не хлопья – В сухолистом потопе! Вижу: опрометь копий, Слышу: рокот кровей! И в разверстой хламиде Пролетая – кто видел?! – То Саул за Давидом: Смуглой смертью своей! 3 октября 1922 6 Не краской, не кистью! Свет – царство его, ибо сед. Ложь – красные листья: Здесь свет, попирающий цвет. Цвет, попранный светом. Свет – цвету пятою на грудь. Не в этом, не в этом ли: тайна, и сила и суть Осеннего леса? Над тихою заводью дней Как будто завеса Рванулась – и грозно за ней… Как будто бы сына Провидишь сквозь ризу разлук – Слова: Палестина Встают, и Элизиум вдруг… Струенье… Сквоженье… Сквозь трепетов мелкую вязь – Свет, смерти блаженнее И – обрывается связь. * * * Осенняя седость. Ты, Гётевский апофеоз! Здесь многое спелось, А больше еще – расплелось. Так светят седины: Так древние главы семьи – Последнего сына, Последнейшего из семи – В последние двери – Простертым свечением рук… (Я краске не верю! Здесь пурпур – последний из слуг!) …Уже и не светом: Каким-то свеченьем светясь… Не в этом, не в этом ли – и обрывается связь. Так светят пустыни. И – больше сказав, чем могла: Пески Палестины, Элизиума купола… 8–9 октября 1922 |
