2 Прибой курчавился у скал, – Протяжен, пенен, пышен, звонок… Мне Вашу дачу указал – Ребенок. Невольно замедляя шаг – Идти смелей как бы не вправе – Я шла, прислушиваясь, как Скрежещет гравий. Скрип проезжающей арбы Без паруса. – Сквозь плющ зеленый Блеснули белые столбы Балкона. Была такая тишина, Как только в полдень и в июле. Я помню: Вы лежали на Плетеном стуле. Ах, не оценят – мир так груб! – Пленительную Вашу позу. Я помню: Вы у самых губ Держали розу. Не подымая головы И тем подчеркивая скуку – О, этот жест, которым Вы Мне дали руку. Великолепные глаза Кто скажет – отчего – прищуря, Вы знали – кто сейчас гроза В моей лазури. От солнца или от жары – Весь сад казался мне янтарен, Татарин продавал чадры, Ушел татарин… Ваш рот, надменен и влекущ, Был сжат – и было все понятно. И солнце сквозь тяжелый плющ Бросало пятна. Всё помню: на краю шэз-лонг Соломенную Вашу шляпу, Пронзительно звенящий гонг, И запах Тяжелых, переспелых роз И складки в парусинных шторах, Беседу наших папирос И шорох, С которым Вы, властитель дум, На розу стряхивали пепел. – Безукоризненный костюм Был светел. 28 июня 1914 3 Его дочке С ласточками прилетела Ты в один и тот же час, Радость маленького тела, Новых глаз. В марте месяце родиться – Господи, внемли хвале! – Это значит быть как птица На земле. Ласточки ныряют в небе, В доме все пошло вверх дном: Детский лепет, птичий щебет За окном. Дни ноябрьские кратки, Долги ночи ноября. Сизокрылые касатки – За моря! Давит маленькую грудку Стужа северной земли. Это ласточки малютку Унесли. Жалобный недвижим венчик, Нежных век недвижен край. Спи, дитя. Спи, Божий птенчик. Баю-бай. 12 июля 1914 4 Война, война! – Кажденья у киотов И стрекот шпор. Но нету дела мне до царских счетов, Народных ссор. На, кажется – надтреснутом – канате Я – маленький плясун. Я тень от чьей-то тени. Я лунатик Двух темных лун. Москва, 16 июля 1914 5 При жизни Вы его любили, И в верности клялись навек, Несите же венки из лилий На свежий снег. Над горестным его ночлегом Помедлите на краткий срок, Чтоб он под этим первым снегом Не слишком дрог. Дыханием души и тела Согрейте ледяную кровь! Но, если в Вас уже успела Остыть любовь – К любовнику – любите братца, Ребенка с венчиком на лбу, – Ему ведь не к кому прижаться В своем гробу. Ах, он, кого Вы так любили И за кого пошли бы в ад, Он в том, что он сейчас в могиле – Не виноват! От шороха шагов и платья Дрожавший с головы до ног – Как он открыл бы Вам объятья, Когда бы мог! О женщины! Ведь он для каждой Был весь – безумие и пыл! Припомните, с какою жаждой Он вас любил! Припомните, как каждый взгляд вы Ловили у его очей, Припомните былые клятвы Во тьме ночей. Так и не будьте вероломны У бедного его креста, И каждая тихонько вспомни Его уста. И, прежде чем отдаться бегу Саней с цыганским бубенцом, Помедлите, к ночному снегу Припав лицом. Пусть нежно опушит вам щеки, Растает каплями у глаз… Я, пишущая эти строки, Одна из вас – Неданной клятвы не нарушу – Жизнь! – Карие глаза твои! – Молитесь, женщины, за душу Самой Любви. 30 августа 1914 6 Осыпались листья над Вашей могилой, И пахнет зимой. Послушайте, мертвый, послушайте, милый: Вы всё-таки мой. Смеетесь! – В блаженной крылатке дорожной! Луна высока. Мой – так несомненно и так непреложно, Как эта рука. Опять с узелком подойду утром рано К больничным дверям. Вы просто уехали в жаркие страны, К великим морям. Я Вас целовала! Я Вам колдовала! Смеюсь над загробною тьмой! Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала – Домой. Пусть листья осыпались, смыты и стерты На траурных лентах слова. И, если для целого мира Вы мертвый, Я тоже мертва. Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду! – Что́ ленты от Ваших венков! – Я Вас не забыла и Вас не забуду Во веки веков! Таких обещаний я знаю бесцельность, Я знаю тщету. – Письмо в бесконечность. – Письмо в беспредельность – Письмо в пустоту. 4 октября 1914 |
