«Шатается по горенке…» Шатается по горенке, Не сыщет уголка Сестрица некрещеная, Бессонная тоска. Присядет возле ног моих, Колени обовьет, Бормочет мне знакомый стих И все поет, поет. И руки бесприютные Все прячет мне на грудь, Глядит глазами смутными, Раскосыми чуть-чуть… «Как высказать себя в любви?..» Как высказать себя в любви? Не доверяй зовущим взглядам. Знакомым сердце не зови, С тобою бьющееся рядом. Среди людей, в мельканье дней, Спроси себя, кого ты знаешь? Ах, в мертвый хоровод теней Живые руки ты вплетаешь! И кто мне скажет, что ищу У милых глаз в лазури темной? Овеяна их тишью дремной, О чем томительно грущу? Хочу ли тайной жизни реку В колодцы светлые замкнуть? О, если б ведать трудный путь От человека к человеку! «Надеть бы шапку-невидимку…» Надеть бы шапку-невидимку И через жизнь пройти бы так! Не тронут люди нелюдимку, Ведь ей никто ни друг, ни враг. Ведет раздумье и раздолье Ее в скитаньях далеко. Неуязвимо сердце болью, Глаза раскрыты широко. И есть ли что мудрее, люди, — Так, молча, пронести в тиши На приговор последних судей Неискаженный лик души! «Рвануло грудь, и подхватила…» Рвануло грудь, и подхватила, Запела гулкая свирель. Я видела, как уронила Былые руки на постель. Я видела, как муж, рыдая, Сжал тело мертвое мое. И все качнулось, в свете тая. Так вот оно — небытие! Вздохнуть хотела бы — нет дыхания, Взглянуть хотела бы — забыла взор. Как шумы вод — земли восклицания, Как эхо — гонятся вслед рыдания, Костяшки слов, панихиды хор, И вопль, как нож: ах, что же это! Вопль без ответа Далеко где-то. И вот по воздуху, по синему — Спираль, развернутая в линию, Я льюсь, я ширюсь, я звеню Навстречу гулкому огню. Меня качают звоны, гуды, И музыки громо́вой груды Встречают радостной грозой Новорожденный голос мой. «Проволочив гремучий хвост…»
Проволочив гремучий хвост Немало верст по курским шпалам, Промчал наш поезд утром алым Через Оку железный мост. И в поле стал, на полустанке. В купе — светло, а у окна — Стеклянный голос коноплянки, Заря, прохлада и весна… Нет ни души. С реки доносит Туманы ила и песков, Да баба милостыню просит С пучком убогих васильков. Но, боже мой, каким ответом И отзвуком единый раз На бедном полустанке этом Вся молодость моя зажглась! Озноб зари, весны и счастья… Там в поле было суждено Мне жизни первое причастье, И не повто́рится оно! «О, беспощадная, унылая угроза…» О, беспощадная, унылая угроза Трех этих слов — В последний раз! Когда сентябрьская пылает роза Среди ветров В последний раз. День отгорел и снял свои уборы, Вздохни о нем! Слетает ночь на темные просторы, Шумит крылом В последний раз! И цвет, и звук, и в небе струйка дыма, И ветра взмах, В окне лицо, которое любимо, Лицо в слезах — В последний раз! И был ли день, еще не схороненный В грядущем дне, И был ли час? И даже ты, мой свет уединенный, Ты светишь мне В последний раз! Ах, все вокруг живет так мало, мало, Спешит цвести! Вот было, есть, и вот уж прошлым стало… Прости, прости, В последний раз! От лукавого (1906–1921) «Не окрылить крылом плеча мне правого…» Не окрылить крылом плеча мне правого, Когда на левом волочу грехи. Не искушай, — я знаю, от лукавого И голод мой, и жажда, и стихи. Не ангелом-хранителем хранима я, — Мечта-кликуша за руку ведет, И купина твоя неопалимая Не для меня пылает и цветет. Кто говорил об упоенье вымысла? Благословлял поэзии дары? Ах, ни одна душа еще не вынесла Бесследно этой дьявольской игры! |
