«Я с собой в дорогу дальнюю…» Я с собой в дорогу дальнюю Ничего не уношу. Я в неделю поминальную Поминанья не прошу. И оставлю я на память вам Все, чего не нажила, Потому что в мире скаредном Расточительной была. И того лишь между прочими Я наследным нареку, Кто по дальней моей вотчине Унаследует тоску. «Мне не спится и не рифмуется…» Мне не спится и не рифмуется, И ни сну, ни стихам не умею помочь. За окном уж с зарею целуется Полуночница — белая ночь. Все разумного быта сторонники На меня уж махнули рукой За режим несуразный такой, Но в стакане, там, на подоконнике, Отгоняя и сон и покой, Пахнет счастьем белый левкой. «Где-то там, вероятно, в пределах иных…» Где-то там, вероятно, в пределах иных, Мертвых больше, чем нас, живых, И от них никуда не уйти. Все равно, будем мы во плоти Или станем тенями без плоти, Но живущим и жившим — нам всем по пути, И мы все — на едином учете, И цари, и плебеи, и триумвират, И полки безымянно погибших солдат, И Гомер, и Пракситель, и старец Сократ — Все посмертно в единый становятся ряд. Рядом тени-пигмеи и тени-громады, Величавые тени героев Эллады, Сохраняющие в веках Не один только пепел и прах, Но и мудрость, и мрамор, и стих Илиады. «С вьюгой северной обрученная…» С вьюгой северной обрученная, Приднестровских не знала я стран, Потому за могилу Назона я Приняла этот скифский курган, Эти маки степные, что, рдея, В карауле стоят до сих пор, Перед мертвыми благоговея, О бессмертных ведя разговор. И пока ястребиный дозор Над курганом, кружа, пилотирует, Слышу я нарастающий хор, — То гекзаметры ветер скандирует, Унося их с собой на простор. «От этих пальцев, в горстку сложенных…» От этих пальцев, в горстку сложенных На успокоенной груди, Не отрывай ты глаз встревоженных, Дивись, безмолвствуя, гляди: С каким смиреньем руку впадиной Прикрыла грешная ладонь. Ведь и ее обжег огонь, Когда-то у богов украденный. «От суетных отвыкла дел…»
От суетных отвыкла дел, А стоящих — не так уж много, И, если присмотреться строго, Есть и у стоящих предел. Мне умники твердили с детства: «Все видеть — значит все понять», Как будто зрение не средство, Чтобы фантазию унять. Но пощади мои утехи, Преобразующие мир. Кому мешают эти вехи И вымыслов ориентир? «Когда б слепым явились способы…» Когда б слепым явились способы Трудами дни заполонить, Не задавала я вопроса бы Гамлета: «Быть или не быть?» Читала б книги, пела, шила бы, Сто раз обдумала б сонет, Иль попросту тебя любила бы, Когда других занятий нет. И вымыслы воображения В их неустанной чехарде Гнала бы всюду и везде И как порок больного зрения Держала б крепко на узде. «Не двигаться, не шевелиться…» Не двигаться, не шевелиться, Так ближним меньше беспокойства. Вот надобно к чему стремиться, В чем видеть мудрость и геройство. А, в общем, грустная история. Жизнь — промах, говоря по-русски, Когда она лишь категория Обременительной нагрузки. Эпитафия Уходят люди, и приходят люди. Три вечных слова: БЫЛО, ЕСТЬ и БУДЕТ, Не замыкая, повторяют круг. Венок любви, и радости, и муки Подхватят снова молодые руки, Когда его мы выроним из рук. Да будет он, и легкий, и цветущий, Для новой жизни, нам вослед идущей, Благоухать всей прелестью земной, Как нам благоухал! Не бойтесь повторенья: И смерти таинство, и таинство рожденья Благословенны вечной новизной. |
